- Интересно-покажи-ка грамоты!
- Я их сожгла в печке, на них печать антихриста.
- О каком Мишутке тогда говорил председатель?
- Сынок у меня был старшой. Михаилом звали.
На войне убили. Работал.он до войны трактористом.
Комсомольцем был. Старательный и смиренный парень. А вот бог покарал за неверие. Как получила похоронную, все во мне перевернулось, думала, с ума сойду, вот как жалела! Спасибо, мать Лизавета успокоила, свет истинный мне открыла. Нынче я своей твердой верой, молитвами и смирением выпрошу у господа, чтобы Мишеньке простились его грехи и хоть на том свете ему вышло облегчение...
В другой раз Фекла вроде бы похвалилась, на какие жертвы она пошла ради спасения себя и своих детей.
- Жили мы справно, я много зарабатывала, и Мишенька тоже не меньше меня. Ведь в те годы до самой войны в колхозе не худо давали на трудодни.
Софрон ничего в дом не приносил, но и из дому не тянул. Он по печному делу мастер, во всей округе работал, не в колхозе. А что заработает, то и пропьет. Была у нас корова, телка, двух овец держали, ну и куры там, утки. Справно жили.
В словах Феклы звучали довольные нотки, в глазах загорались радостные огоньки, но сразу гасли.
Спохватывалась, что увлеклась, торопливо крестилась, и глаза ее тускнели.
- Куда все это подевалось?
- Будто не знаешь. Все пошло на божье дело, на спасение душ наших. Софрон меня и сейчас бранит за это, да что с него возьмешь-он не нашей веры, безбожник.
- Ты же говорила, что он спасается...
- Спасается от властей, а не от грехов. С войны убег, вот и спасается. Куда от него денешься, мы венчанные...
Дуня снова заговорила с Елизаветой о своем намерении распродать скотину, дом и покончить со всем хозяйством, но уже в новом варианте: переселиться к тетке в Липецк. Старица встревожилась не на шутку и стала исподволь внушать Дуне, что не надо спешить, что ликвидировать (так и сказала - "ликвидировать")
готовое хозяйство проще простого, а вот поставить новое одной не под силу.
- А ведь ты, матушка, сама говорила, что богатому дорога в царство небесное заказана.
- Говорила, и верно говорила. Только священное писание не каждому дано понимать. Если ты держишь хозяйство только для себя, не видать тебе вечного блаженства, а если от него будет польза истинно православным христианам, тогда оно во спасение. Нам, гонимым, нельзя в открытую, притворяться надобно, чтобы не попасть в дьявольские сети, кои поставлены на нашем пути. И домик твой пусть в крайней нужде даст приют тем, кто вынужден скрываться от глаз мирских.
Не раз в течение дня Макаровна показывалась на глаза. То в огороде копается, то заглянет в хлев, то зайдет на кухню, то обратится с ненужным вопросом.
Дуня видела, что старуху распирает какая-то новость, но, зная нрав соседки, не торопилась с расспросами:
чем больше натерпится, тем обстоятельнее и правдивее расскажет.
В сумерки старуха снова пришла. Чтобы больше не томить ее, Дуня спросила:
- Новенького тут, Макаровна, без меня ничего не было?
- Новость есть, да такая, что не знаю, с какого бока и подойти-то к ней. Ввязалась на старости лет в такое дело, что не знаю, как и выкарабкаться.
На широком рыхлом лице-неподдельная тревога.
Глаза, обычно чуть видные из-под заплывших век, округлились и беспокойно бегают, словно ищут лазейку.
- Что случилось? Чего ты растерялась так?
- Дезертира я приютила.
Чего-чего, а этого Дуня и предположить не могла.
- Ври больше!
- Кабы врала, а то истинная правда.
А с дезертиром старуха связалась так. Поздно ночью в дверь избушки кто-то постучался тихонько и робко. Открыла. Человек небольшого роста быстро прошмыгнул в избу мимо оторопевшей хозяйки.
В полутьме предстал перед Макаровной невзрачный мужичонка в истрепанной шинели.
- Ведь, поди ты, не испугалась, не закричала. Чего мне бояться, небось не молодая. "Тебе, сукин сын, чего надобно?" - спрашиваю. А он писклявым голоском просится на ночлег. "На побывку домой путь держишь? Раненый?" Он и открылся сразу: "Схорони, говорит, меня, сбежал я". А я ему: "Вот сбегаю в милицию, там тебя и схоронят". - "Не сбегаешь, говорит, какой тебе резон: по судам затаскают за укрытие дезертира". - "Чего, бессовестный, плетешь? Рази я тебя укрывала?" - "Ты докажи, что не укрывала". Вит ведь какой настырный! Потом спрашиваю, почему он ко мне попал, рази у других не мог укрыться? Сказал, что к другим опасно, а у меня, видишь ли, не опасно. "Лежал, говорит, я целый день против твоей избы в бурьяне и наблюдал. В твою избу за целый день никто не зашел и, кроме тебя, никто не выходил.
Значит, одна живешь. Сколько-то раз перекрестилась-значит, верующая. В самом крайнем хорошем доме никого не приметил, никто не появился, и только ты одна управлялась там со скотиной, - значит, хозяева в отлучке. Вот к тебе и явился". Пришлось приютить. Покормила вареной картошкой-от ужина осталась.
Постоялец оказался усердным богомольцем. Постоянно крестится и молитвы шепчет, а сам все в окошко наблюдает. О себе рассказал, что до войны был псаломщиком, а из армии убежал, потому что не его это дело.
- Что ты мне, глупой старухе, посоветуешь, милка?
- В таком деле я тебе не советчица. Если он тебе не мешает и не боишься - держи.
- Кабы не мешал. Избенка-то у меня не для двоих. Кто заглянет-и спрятаться некуда. Он пропадет, и мне не слава богу. Вот какую петлю на себе я затянула... Дунюшка! - Голосок тоненький, заискивающая улыбка. Причудливый узор крупных "и глубоких морщин изобразил на пухлом лице и страх и надежду. - Нет, нет, не смею, прогонишь...
- Договаривай, коли начала.
- Взяла бы ты Афоню к себе в дом, - выпалила Макаровна, как в холодную воду окунулась.
- Какого Афоню?
- Беглого, Афанасием зовут.
- Ты что, совсем рехнулась? Или меня считаешь самой последней потаскухой? Как же я к себе мужика возьму?
- Какой он мужик, видимость одна, только что в штанах ходит, а так-ангел бесплотный.
- От себя отпихиваешь, чтобы меня в тюрьму запрятать?
- Что ты, Дунюшка! Я ведь о тебе забочусь. Вот ты снова, может, к тетушке либо еще куда отправишься, а в доме и сторож будет. Все-таки какой-никакой мужчина. И поживет недолго, говорит, - волосья отпущу и смотаюсь.
Чтобы выиграть время, Дуня сказала:
- Ладно. Дай подумать, утром скажу.
- Подумай, милка, подумай.
Поздно ночью Дуня подошла к дому Киреева и тихо постучала в окно. Дверь открыл Иван Петрович.
- Все ли благополучно? Ну рассказывай, какие новости у "тетушки"?
Дуня торопливо стала докладывать, что видела, что слышала в Куйме, но Киреев перебивал ее и просил говорить подробнее. Его интересовала каждая мелочь. А Дуне не терпелось сказать о самом главном.
- Иван Петрович, я дезертира нашла! - и сбивчиво передала то, в чем ей повинилась Макаровна.
- Спасибо, Дуня.
- Посылайте скорее за ним, тепленьким возьмете! - торопила Дуня.
- Значит, старуха хочет своего постояльца к тебе сплавить. Ну что ж, возьми!
- Иван Петрович! К чему такие шутки? Неужели вы мне не верите?
- И не шучу, и верю.
Дуня была совсем сбита с толку. Иван Петрович, который обязан ловить дезертиров, вдруг хлопочет об укрытии. Она пытливо всматривалась в лицо Киреева, а он медленно свертывал цигарку, прикуривал от лампы, пускал густой едкий дым в потолок.
- Чего проще взять и арестовать дезертира, к тому же тепленького. Верно ведь? А начальник дает смешной, а может, глупый совет. Я не буду скрывать от тебя своих планов. Враги наши очень осторожны.
Ты. сколько крутишься возле них, а все еще мы не добрались до основного логова. Мы не знаем, где скрываются главари, что они замышляют, где хоронятся дезертиры. Сумеем это узнать - спасем многих детей от смерти, откроем глаза обманутым и тем, кто еще может быть обманут.
Мы с тобой сейчас знаем одного дезертира - Софрона. А сектанты могут скрывать и еще кого-нибудь.
Эта секта не религиозная, а политическая, антисоветская, для которой религия - средство маскировки.
Афоня, говоришь, церковник? Значит, за него ухватятся. Ты расскажешь о нем монашке, она тебе больше доверять будет. Твой Афоня нам может пригодиться.
А взять его мы всегда успеем. Поняла?
- Понять-то поняла, а только надоело мне с этими извергами встречаться. Бросила бы все!
- Бросить легче легкого. Мне, может быть, тоже бросить? Пусть сектанты продолжают свое черное дело.
Дуня впервые видела Киреева таким взволнованным. Эта взволнованность передалась и ей.
- Простите, Иван Петрович. Пойду к ним. Все, что в моих силах, сделаю. Лизка хитра, но и я не Фекла.
- Только не горячись, будь осторожна, меньше спрашивай, больше слушай и замечай.
...Дуня еще спала, а старуха уже подоила корову, выгнала ее в стадо, задала корм поросенку и завтрак пряготовила. Сели за стол. Макаровна с трудом скрывала нетерпение. Торопливо пережевывая пищу, спросила:
