При передвижениях из одного населенного пункта в другой мужчины нередко рядятся в женскую одежду.
Всем сектантам запрещается посещать советские учреждения, получать пособия, читать газеты, ходить в избы-читальни и кино. Детей в школы не пускают.
Самым тяжким грехом объявлена работа в колхозах.
Но разрешается и поощряется воровство в колхозах всего, что плохо лежит, и годится для поддержания секты. А если кто из них попадался на месте преступления, то на допросах молчал и никаких бумаг не подписывал.
Когда Иван Петрович тихо вошел в дежурку, задремавший Сереня вскочил со стула.
- Расскажи-ка, Сергей, про своего соседа Григория, как он в секту попал, кто его завербовал?
Дежурный успел оправиться от смущения, вызванного внезапным появлением начальства, и, усевшись на стул возле телефона, сообщил все, что знал о Гришкином "грехопадении".
- Все идет от женщин, Иван Петрович. Такая в них необъяснимая сила. Если бы я не был комсомольцем, так сказал бы, что бабы, извините, женщины, могут околдовать любого мужика. Мужчина против нее ростом и силой превосходит, а насчет обаяния против женщины нет у мужика никакого преимущества.
- А короче про Гришку ты можешь?
- Да ведь тут-то главным образом, Иван Петрович, и сказалась полностью и целиком бабья сила!
У нас в деревне есть богатый мужик Воронин. Его не раскулачили потому, что его сын погиб в гражданскую войну в рядах Красной Армии. Старорежимный старик Воронин. А дочка у него Марфуша слыла за недоступную невесту. Ничего не скажешь-красивая девка, как молодой ясенек, - стройная, гибкая, но недоступная, высоко себя ставила, и деревенским там делать было нечего. Очень послушна родителям, а они подвержены религии; Гришка в колхозе счетоводом был, в комсомоле состоял. Парень видный, степенный и хорошо играл на гармошке. Я вот никак не освоил этого искусства. Не знаю, как у них вышло, только слюбились Марфутка с Гришкой. У него семья большая:
братья женатые, сестры-невесты. Дружная семья, трудолюбивая. Отец с матерью никогда не мешали детям устраивать жизнь. Только слух прошел, будто отец Гришке сказал: "С этими сватьями родню водить все равно что щи несоленые хлебать. Ну да сам смотритебе жить". Так или не так, а женился Гришка на Марфутке и перешел к ним в дом. Она потребовала, чтобы не ходить ей в снохах в большом семействе. И в церкви заставила повенчаться. Как потом Гришка в секте оказался-не знаю. У них все втайне делается.
V
Недалеко от своего дома на полевой дорожке Дуня встретила Ивана Петровича. Он совершал обычную перед вечерней работой прогулку.
Иван Петрович до войны бывал у Дуни в доме.
Вместе с ее мужем рыбачили они на тихой речке с ласковым названием-Добрая. Разница в годах не мешала им дружить. Иван Петрович любил Петю за молодость, за прямолинейность, за неподдельную восторженность. С ним он отдыхал от своей тяжелой работы. Петя с каким-то благоговением относился к чекисту.
- Здравствуй, Евдокия! Давно не видел тебя. Да ты, никак, из путешествия?
На его приветствие она ответила виноватой и горькой улыбкой. Ей казалось, что начальник знает о ее связях с сектантами, боялась и стыдилась расспросов.
А он, добродушно улыбаясь, пригласил:
- Сегодня Марья Ивановна вареньем занималась.
Пойдем к нам, чайку попьем со свежим вареньем и отдохнешь с дороги. Маша будет рада.
За чаем Иван Петрович вспомнил добрым словом Петра Васильевича, поинтересовался намерениями Дуни на будущее, о котором она ничего не могла сказать. А потом спросил:
- Почему-то местный поп о тебе заботится. Ты что, знакома с ним?
Дуня покраснела. Из глаз покатились слезы, в горле спазмы, и ничего выговорить не может.
Марья Ивановна ушла на кухню: не в ее характере сыпать пустые слова утешения, а чем успокоить молодую женщину, она не знала, как и не знала причины слез.
Молча закурил Иван Петрович и ждал, когда выплачется гостья. Когда Дуня немного успокоилась, он сказал:
- Вот что, Дуня, поговорим по душам, откровенно.
Кроме добра, я тебе ничего не желаю и постараюсь дать тебе обоснованный и добрый совет. Ведь у тебя даже друзей настоящих нет. Поп сам ко мне пришел и сказал, что ты связалась с сектантами. Почему он это сделал, я не знаю. И какой ему смысл врать, тоже не знаю. Видишь, чекисты очень многого не знают, а знать обязаны.
"Чекисты не все знают, а знать должны. Но я-то ведь знаю больше об истинно православных, чем Иван Петрович", - пронеслось в голове у Д'ни. Она задумалась.
- Иван Петрович, я все вам скажу. Может, и помогу сколько-то.
Сбивчиво и торопливо рассказала о монахине Елизавете, о "панихиде" у отца Михаила, о посещении Куймы и о своих дорожных размышлениях.
Иван Петрович слушал не перебивая. А когда Дуня закончила свою исповедь, сказал:
- Ты понимаешь, в какую ловушку тебя заманивают? Ведь секта истинно православных не что иное, как подпольная антинародная, антисоветская организация. Очень жаль, что мы до сих пор не нашли руководителей этой шайки. А они где-то в районе скрываются.
- Иван Петрович, я найду их! Через Елизавету найду! Она у них важная птица. Фекла на нее, как на икону, молится и слушается беспрекословно.
- Большую помощь оказала бы нам, если бы удалось тебе проникнуть к ним.
- Все сделаю. Лизка мне верит, а уж я, Иван Петрович, постараюсь угодить матушке. Теперь у меня на душе стало легче, словно камень тяжелый свалился.
И снова Дуня идет в К.уйму. На этот раз с твердым желанием дознаться: где, кто, почему, ради чего безжалостно обманывает доверчивых людей?
У Феклы младшенький, Васенька, тяжело болен:
исхудал, пожелтел, ничего не ест. Носик у него заострился, личико стало совсем восковым, синие глазки печальны. Не говорит и, кажется, не слышит.. Дуня натерла принесенные с собой яблоки и попыталась накормить ребенка, но было поздно. Голодом заморили парнишку, изверги! А Фекле хоть бы что!
- Бог дал, бог возьмет. На том свете, в царстве небесном утешится.
Закричать бы, людей позвать, драться! А нельзя (слово дала Ивану Петровичу). Васеньку уже не спасти-других спасать надо. Ох и тяжелое твое поручение, Иван Петрович!
Под утро Вася скончался. Маня с завистью смотрела на неподвижное личико брата, душа которого сейчас уже в царстве небесном, ест он булочки и яблоки, конфетки, играет в райском саду с цветочками.
Погода резко переменилась. Сеет мелкий 'настырный дождик, кругом все посерело. Избы под соломенными крышами нахохлились и смотрят угрюмо маленькими подслеповатыми окошками. В огородах кучи картофельной ботвы и разворошенная земля. Возле домов на землю шмякаются мокрые желтые листья тополей. Мало у кого в Куйме увидишь фруктовое дерево.
Ласково встретила Дуню Елизавета.
- Вот радость-то! Гостья желанная!
- А мне совсем не радостно. Умер у Феклы Васенька от голода.
Елизавета даже не попыталась выразить хоть какнибудь соболезнование:
- Бог дал, бог взял. Царство небесное младенцу невинному. Ах вот почему ты такая грустная. А как у тебя дома-то?
- Все по-старому. Макаровна вот взялась покупателей подыскать: хочу дом и скотину продать. Надо как-то устраиваться. Там не житье мне, люди как враги лютые. Присмотрюсь вот да, может, у вас и останусь. На что мне хозяйство? Одна канитель. Много ли мне одной надо? Только бы на душе спокойно было.
Дуня выложила из корзинки спелые яблоки.
- Прими, угощайся, мать.
- Спасибо, голубушка. Господь бог вознаградит за доброту твою.
Перекрестилась, взяла яблоко и крепкими зубами впилась в ароматную мякоть.
- А ведь жалко поди расставаться со своим добром?
- Кабы не жалко? И сомнений у меня много: ну, если все порешу, а потом что? Я ведь как с завязанными глазами: ничего не вижу и не знаю, на что опереться, не знаю, как жить, чему верить. И ты все загадками да тайнами.
- Нам нельзя не остерегаться. Не дай бог, попадется иуда-предатель, всех разгонят.
- Вот-вот! А я могу ли рисковать? И посоветоваться не с кем: только от тебя слышу ласковое слово, да Макаровна не чуждается.
- А ты не торопись с распродажей своего имущества, и мы подождем. Вот когда окрепнешь в нашей вере, тогда и решайся. Ничем мы тебя не неволим.
За окошком черная, непроглядная ночь. Ветер треплет одинокую ветлу возле Феклиной избы. Хлещет крупный проливной дождь. Пришла Елизавета с каким-то древним стариком, и стали отпевать ребенка.
Старица поет вполголоса хорошо поставленным альтом, а старикашка-жалким, дребезжащим голосишком. В избе накадили ладаном. Откуда-то появился чернобородый широкоплечий мужик. Его лица Дуня не могла рассмотреть-н избе полумрак. После отпевания тело мальчика завернули в холстину, мужик взял его под мышку и вынес в егород. Там была вырыта ямка, в нее и опустили малютку, без гробика, засыпали мокрой землей и утоптали, чтобы не было видно холмика. Дуня молча роняла слезы...
