Заношу топор. Отступает, прикрывшись рукой.
- За что женщину бил?
- Это моя жена...
Наконец начинаю что-то понимать...
- А кто та, вторая?
Отвечать не хочет. Но сзади стена, и увернуться от удара сложно.
- Живет со мной. Я предупреждал - не трогайте ее... - Впервые сквозь эту хамскую оболочку прорывается что-то человеческое.
Опускаю топор.
- Дурак ты старый, я же ее спас. Не сказала тебе?
- Ничего не сказала. Позвонила, говорит: опять бьют. Я и побежал... Животный облик окончательно преображается - сколько жалости и любви в его голосе и глазах, когда он говорит об этой девчонке!
Спрашиваю, как уехать отсюда в Москву. Он объясняет.
- Пальто твое я порвал, - говорит он виновато уже у самого порога.
- Как порвал?! - останавливаюсь. Пальто куплено мамой специально для поездки в Москву.
- По шву, по-моему...
И действительно, пальто разорвано на две части от подола до
самого воротника...
Еще издали вижу ее у калитки. В одной руке мое пальто и шапка, в другой туфли и пиджак.
Хочу пройти в дом, чтобы одеться.
- Туда не надо.
- Почему?
Не дождавшись ответа, пожимаю плечами и начинаю переодеваться на морозе. Пальцы на ногах страшно ноют. Натянув пиджак, разглядываю пальто.
- Я зашила...
Грубая ручная стежка тянется по всему шву снизу доверху.
Помогает мне надеть пальто.
Лицо круглое с мелкими хорошенькими чертами: губки, носик, бровки, глазки - сама невинность и чистота. Облик ангелочка. Из-под кроличьей шапки струятся длинные, по пояс, волосы....
Буркнув "спасибо", ухожу по указанному пожарником маршруту... Не сразу слышу сзади шаги. Оборачиваюсь. Она останавливается.
- В чем дело? Затем ты идешь за мной?
Особого интереса к тому, что она ответит, у меня нет, и все же какое-то объяснение ее поведению мне кажется естественным, но она молчит, уставившись в землю.
- Проводить меня хочешь?
- Да.
- Как-нибудь сам доберусь.
Опять слышу сзади шаги. Чуть замедляю шаг. Она тоже. Начинаю злиться.
- Ты что, не слышишь, что ли? Не иди за мной. Сталкиваемся наконец взглядами. Вижу, как из обиженных глаз выкатываются две огромные слезы.
- Ну что ты обиделась? Что я тебе такого сказал? Уже поздно. Ночь. Тебе придется возвращаться одной... Неужели непонятно?..
Вдруг она молча поворачивается и идет назад к дому. Появляется желание окликнуть ее, очень не хочется остаться одному.
Ни разу не обернувшись, она доходит до перекрестка и исчезает за сугробами...
До Большой Бронной добираюсь под утро на снегоочистителе...
Счастливчик встречает нас у лифта. Он живет в старом, дореволюционной постройки доме, но, стараясь не отставать от времени, установил себе лифт. Вернее, добился, чтобы его установило государство. А еще точнее, не добился, а попросил. И даже не попросил, а просто высказал такое пожелание. А может, и этого не делал, и лифт пробил какой-нибудь влиятельный сосед. Но как бы то ни было, Счастливчик, живущей в доме с
шестиметровыми лепными потолками, узорчатым паркетом и музейным изразцовым камином, имеет еще и современный скоростной лифт.
Обняв нас, ведет по широкому коридору с огромными венецианскими окнами, сейчас здесь что-то вроде зимнего сада-с пальмами, кактусами и какими-то другими неизвестными мне растениями. Потом мы почему-то спускаемся по короткой витой, отделанной медью дубовой лестнице и оказываемся в огромном зале с тем самым знаменитым камином и старинной мебелью, инкрустированной перламутром.
Стол, естественно, уже накрыт. На несколько минут возникает красавица жена - милейшее существо, неподдельно радующееся гостям, - чтобы узнать, не хочется ли нам чего-нибудь ещё, хотя стол заставлен тарелками с едой. Забегает попрощаться сын, в котором легко угадывается будущий гений или, по крайней мере, крупный государственный деятель.
Счастливчик с удовольствием, но без всякого хвастовства демонстрирует свою семью на фоне музейного интерьера, затем стискивает нас в объятиях.
- Вы не представляете, как я рад видеть ваши рожи! Вы знаете, о чем я мечтаю? Нет. мы не знаем.
Он ведет нас к столу, составляет для каждого какую-то замысловатую смесь из разных бутылок и начинает рассказывать о своей мечте. Одновременно это первый тост.
- Мечтаю построить дом, - говорит он, подняв бокал, - и собрать в него всех нас. Чтобы мы жили все вместе и по утрам завтракали за одним столом. Если бы вы знали, как мне вас не хватает!
Он говорит искренне н заразительно. Он действительно всех нас любит, и мы тоже любим его, единственного, кто за многие годы знакомства не совершил по отношению ко всем нам ни одного поступка, за который можно было бы его осудить... Последние годы мы редко видимся, но при любой возможности он неутомимо подтверждает свою преданность старым дружеским привязанностям.
На стенах - огромное количество картин, масок и других свидетельств его подвижного образа жизни: уже много лет он ездит по всему миру. Он эксперт Организации Объединенных Наций и член каких-то межправительственных комиссий.
На наши отношения с Другом не обращает никакого внимания, хотя все знает. Мы оба ему дороги, поэтому он старается не вникать в подробности.
- Сейчас придут остальные, - Он готовит по второму коктейлю.
И действительно, вскоре появляются Делец, Писатель и даже Алик, которого по разного рода причинам никто из нас годами не видит.
Состояние дел наших друзей легко определить по внешнему виду. Делец наконец-то начал преуспевать. Писатель живет трудно - то ли пишет плохо, то ли не понимают его, но печать неудачника уже преобразила его черты. Алик продолжает шоферить; разница в возрасте, когда-то сразу бросавшаяся в глаза, начала стираться. Он выглядит ненамного старше своего племянника, Друга.
- Объявляю программу... - В руке у Счастливчика опять бокал, что-то он стал увлекаться алкоголем. - Мы имеем столик в "Интуристе"; говорят, там новый оркестр, и есть смысл его послушать, потом можем вернуться сюда или, - он понижает голос, - заехать в одно местечко, где нас хорошо примут. А заодно вы посмотрите на мою дочку. Вы же ее еще не видели? - Действительно, его дочь от певицы никто из нас не видел. - Ну как? Программа принимается?
Все уже поддались напору его энергии и обаяния и конечно же согласны на любое его предложение.
- Тогда не будем терять время. Выпьем, и в дорогу. За вас, друзья! У меня такое ощущение, что мы ни на минуту не расставались!
Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.
Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)
Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.
- Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.
- И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?
- Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?
- Пить меньше будешь.
- Ты думаешь? - Всплеск надежды придает его басу баритональный оттенок. А в какую комнату поместишь нас?
- Живите, где хотите.
- Нет уж, ты решай.
- Да хотя бы в эту.
Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.
- А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...
- А эта откуда? Твоя?
- Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...
- И наволочек надо купить.
- Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...
- А она с нами пойдет?
- Незачем.
- А звать-то хоть как?
- Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя. - Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...
Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.
Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.
Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,
Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.
- Ты как здесь очутилась? - Тут же понимаю глупость своего вопроса. - Ты что, давно с ним знакома?
