— На кой она мне чорт? — все больше и больше чувствуя злость, произнес Иван, — что я, христа-ради пришел, что ли?..
— Эва, чудак! — воскликнул Руль. — Дают — бери, а бьют, так беги…
Иван промолчал. В это время дверь отворилась, и в кухню снова вошел учитель, держа в руке большой чайный стакан, наполненный водкой.
— На-ко, — сказал он, подавая стакан Ивану, — тяпни!..
Иван молча, сердито сдвинув брови, смутно понимая, что делает нехорошо, и все больше и больше сердясь, принял этот стакан и сразу, не отрываясь, выпил весь до дна.
— Вот и отлично, — воскликнул учитель, — итти домой веселее! Еще не хочешь ли?
— Спасибо! — едва переводя дух, вымолвил Иван. — Много довольны… гостей угощай… спасибо, уважил!
— Да ты никак сердишься, а? Чудак, не могу же я тебя к ним пригласить!.. Обидятся… скажут: «Вот привел»!..
— Где уж нам! — как-то сразу опьянев, ответил Иван, — где уж!.. Вы — господа, а мы — сволочь… Гм! А ко мне вон, небось, придешь, у порога не подношу, за стол сажаю!
— Да будет тебе! Хошь, еще поднесу — и ступай с богом.
— Чего ему подносить-то? — вступилась в разговор работница. — Будет с него… подали баранку — ступай вон!.. Поднесешь ему, а он нажрется, будет здесь валяться, как падаль какая… блявать начнет, а я подчищай за каждым чортом. Видали мы эту падаль-то…
Иван обернулся к ней и посмотрел. Она глядела на него прищурясь и скалила зубы. Иван почувствовал сразу, как у него что-то прихлынуло к горлу и стало душить. Он весь затрясся и, захлебываясь, стараясь выговорить: «Я падаль… так я падаль», размахнулся и ударил ее кулаком по лицу…
— О-о-о-х! — охнула она и упала на пол, уронив скамейку.
— Вот тебе падаль! Вот тебе падаль! — зарычал Иван не своим голосом, превратившись сразу в какого-то страшного зверя и забывая все. — Я тебе покажу падаль!.. Я тебе покажу!.. Убью!..
— Хо-хо-хо! Ох, хо-хо-хо! — заржал довольный Руль. — Ловко!..
Учитель схватил обезумевшего, ругавшегося Ивана сзади за руки и начал толкать в дверь.
— Сволочи вы все-то тут! — орал Иван, упираясь. — Я зачем пришел? Ты думаешь, вина твоего не видал?.. Я так пришел… думал поговорить… думал время провесть… А вы вона!.. Сволочи!..
Ему вдруг стало так горько и обидно и жалко самого себя, что он заплакал.
— Иди, иди, иди! — кричал учитель, толкая его сзади…
— Не толкайся… пусти!.. Пусти, говорят! Я и так уйду — без толканья…
— Уходи! Уходи! Уходи! Ну тебя к чорту!.. У меня гости…
— А-а-а, гости!.. У тебя гости, а я, стало быть, не гость… не человек я… мужик… конфузно! Ко мне, небось, придешь — мне не конфузно…
— Приходи трезвый…
— А-а-а, трезвый! А-а-а, трезвый… А ты знаешь — может, не я пью-то, а горе мое пьет!.. Сладко мне, сладко!.. Ты не толкайся! — закричал он еще шибче, вырвавшись и грозя кулаком. — Помни… помни, сволота проклятая!.. Провалиться бы вам всем тут, дармоедам!..
Он, шатаясь, вышел, хлопнув за собой дверь.
На улице было темно, холодно, ветрено. Но Иван не чувствовал холода. Его душили злобные слезы. Пароксизм дошел до высшей степени, и им овладело настоящее дикое и страшное бешенство.
Он остановился перед окнами школы на улице и, плача и грозясь кулаками в окна, выкрикивал на всю улицу ругательства…
Он долго стоял так и ругался, изливая свою злобу. Потом повернулся и, спотыкаясь в потемках, не переставая бормотать ругательства, отправился вверх по улице, туда, где был трактир.
Выходя из квартиры учителя, он не успел или не мог застегнуть полушубок и теперь шел нараспашку, прямо навстречу холодному, сильному ветру.
Все окна трактира, выходившие на улицу, были освещены, а около и дальше в поле было темно, холодно, печально, страшно.
Иван подошел к двери и с трудом отворил ее.
Трактир был переполнен народом. «Гости» шумели, точно пчелы в улье. Вонючий, удушливый смрад, похожий на туман, стоял в воздухе.
Хозяин Чалый сидел на своем обычном месте, около стойки, и по обыкновению «пил» чай. С ним сидел какой-то толстый, с черным лицом и глазами навыкате мужик, одетый в серую новую поддевку. Оба они о чем-то, близко подсев друг к другу, негромко разговаривали. На столе стояла на тарелке какая-то закуска и лежал фунт баранок, нанизанных на широкую рыжую мочалку.
Увидя вошедшего Ивана и, очевидно, сразу поняв, в каком он состоянии, Чалый нахмурил сильнее, чем они были всегда, брови и отвернулся немного в сторону, делая вид, что не замечает его.
Иван подошел к столу и, не снимая с головы шапку, сказал:
— Почтение!.. Приятного аппетиту… с праздником!..
Чалый повел на него глазами и, немного помолчав и все больше хмурясь, сказал:
— Сыми колпак-то! Не видишь бельмами икону-то?.. Аль указать?..
Иван покорно и торопливо сдернул с головы шапку.
— Что больно грозно? — сказал он и улыбнулся.
— А ты где это нажрался?.. С какой такой с радости?.. Долги отдавать вас нету, а на вино находится!
— В гостях был.
— Ну, и сидел бы там, в гостях-то!.. А сюды за каким рожном приполз?..
— Стало быть, надо, — сказал Иван, глядя на него и чувствуя, как утихшая было злоба снова охватила его сердце. — Жалко, место просижу. У учителя был — и то не гнали, — зачем-то соврал он, — дьякон там, гости… порядочные люди, не тебе чета… А ты что за гусь?..
Чалый опять тяжело посмотрел на него из-под нахмуренных бровей и, помолчав и побарабанив по столу короткими пальцами с обгрызанными ногтями, сказал:
— Шел бы ты домой от греха…
— О-о-о! — задорно воскликнул Иван, — А то что будет?.. Ударишь, что ли?..
— Нехорошо будет, — сказал Чалый и, отвернувшись, начал говорить что-то сидевшему с ним мужику.
— Чайку бы ты мне велел собрать, — сказал Иван, — а?
— Мы задаром чаем не торгуем.
— Отдам.
— Давай!
— Сичас нету.
Чалый засмеялся.
— Нету, а в трактир идешь?.. За каким ты, говорю, чортом в трактир идешь, а?.. Прохвосты! Много вас тут… шатия чортова! Коли хошь сидеть — сиди смирно… Может, кто и напоит задаром, а у меня этой привычки нету. Отойди от стола, — твердо и властно добавил он, — не лезь, у меня дело…
— Ну, ладно… ладно, помни, — с еще более охватившей его злобой сказал Иван, отходя от стола, — помни!..
Чалый посмотрел на него, хотел что-то сказать, да раздумал, ничего не сказал, а только как-то передернул плечами, и, вздрогнув, точно ему сразу сделалось холодно, опять торопливо заговорил с мужиком.
Иван отошел от стола и остановился в проходе посреди трактира, оглядывая гостей.
Ему хотелось выпить. Он чувствовал, что не дошел до дела, не совсем еще озверел, и что все тот далекий, осторожный голос нет-нет, да и шепчет ему: «Брось, уйди, нехорошо»…
«Занять бы у кого на косушку, — с тоской и злобой думал он, оглядываясь кругом, — да не даст ни один чорт!..»
— Иван Григорьич! — окликнул вдруг его кто-то с того конца, из полутемного угла, — ты что стоишь? Иди сюда, дело есть.
Иван пошел на голос, туда, откуда его окликнули, и, подойдя к столу, стоявшему в самом заднем углу, увидал, что за столом сидят двое… один, тот, который его окликнул, телятник, барышник Осип, а другой — какой-то огромного роста, незнакомый ему, косматый мужик.
— Ты что бродишь? — с улыбкой спросил Осип. — Аль потерял что?.. Садись!
— Чего садиться-то?.. Денег нет, — ответил Иван. — Хотел у того, вон, чорта спросить, не дает… провались он, анафема!
— Садись, садись, — не переставая улыбаться, сказал опять барышник, — найдем и денег, коли надо…
Он помолчал немного, глядя на Ивана, скаля белые ровные зубы, и спросил, понизив голос:
— А что, я слышал, будто ты быка продаешь?
— Купить хошь? — спросил Иван, садясь рядом с косматым мужиком. — Продаю.
— Много ль ему время-то?
— Летник… бык хороший.
— А цена как?
— Давай три красных.
— Эк ты, очумел!
— Ничего не очумел, а так точно. Мне в городе Попов, не глядя, четвертной билет давал с моей только доставкой… да я не отдал. Мне пока нужды нету, сена хватит… додержу до весны — каки деньги схвачу.
— Нужды нету, а продаешь! Чудак, будет тебе арапа-то строить. Жевать-то, чай, что-нибудь надо!.. Знаем мы!.. Другому поди расскажи, как ты женился, а мы знаем… Ну, хошь двадцать, а? Не глядя, а? Сичас задатку дам, угощу.
Иван задумался и потом, проведя рукой по лицу, как-то еяло и неохотно сказал:
— Баба там… как она… посоветоваться.
— Что ж тебе баба?.. Баба — баба и есть… ты хозяин, твое добро.
— Так-то так, — согласился Иван и вдруг почувствовал, что его точно озарило. В пьяную голову неожиданно вошла мысль, от которой он сразу повеселел.
«Чего я… — подумал он. — Возьму задаток… наплевать… а опосля скажу: «Пьяный, мол, был, ничего не помню». Пущай судится… и на суде скажут: «Не видал, мол ты, с кем дело имел. С пьяным дело не делают!»
