— Ладно, отложим этот разговор, — сказала она, собираясь выходить из комнаты.
— Ничего откладывать не будем, — вдруг сорвался аз крик Закир. — Никакого разговора вообще не будет. Оставь меня в покое! Отстань от меня раз и навсегда с такими разговорами! Не лезь мне в душу! Поняла?! Не лезь!..
— Успокойся, Закир, — она не на шутку испугалась, — прошу тебя, успокойся… Не надо так… Раз ты не хочешь…
— Не подходи ко мне! Иди к своим гостим…
— Что с тобой, сынок? Ну ладно, ладно, успокойся, я ухожу… — Но еще несколько мгновений она в нерешительности потопталась на пороге комнаты. — Спокойной ночи, сынок, — сказала она и наконец вышла от него с тяжелым сердцем, не переставая думать, что же могло так его расстроить.
* * *
В школьном дворе среди семиклассников произошла свалка — которая, начавшись шутливо после одного из спорных моментов в футбольном матче, закончилась вдруг настоящей дракой вылилась в жестокое побоище, так, что собравшиеся рядом десятиклассники, подзадоривавшие поначалу зачинщиков кинулись разнимать озверевших подростков. Учительница литературы, с тревогой наблюдавшая в окно за разгоравшейся дракой, вдруг, как ей показалось, заметила "угрожающие предметы" в руках у школьников и кинулась к директору. В итоге у нескольких участников драки, совершенно неожиданно для педагогического состава школы, были обнаружены и изъяты велосипедные цепи, приспособленные для драк, — со свинцовыми набалдашниками, и кастеты. Среди этих нескольких был и Закир. Правда, плексигласовый кастет, скорее похожий на красивую, миниатюрную игрушку, чем на оружие, найденный у него в заднем кармане брюк во время обыска учителями в директорском кабинете, не был пущен им в ход, но тем не менее, как говорится, факт имел место. Другой бы директор стал, так сказать, доводить до сведения, сообщил бы в милицию, но… то другой, этот же, видимо, был малый ушлый; он сумел замять дело так, чтобы оно не выходило за пределы школьных стен, да и то до поры до времени, а в дальнейшем и вовсе запретил кому бы то ни было, упоминать об этом "маленьком инциденте". И таким образом, благодаря стараниям директора инцидент этот вскоре был забыт. Цель же директором преследовалась одна, ясная и четкая для него — заполучить, воспользовавшись этим вопиющим случаем, к себе в кабинет для разговора с глазу на глаз отца Закира, Тогрула Алиева, заполучить которого в подобного рода кабинеты, каким являлся обычный кабинет обычного директора обычной школы, было делом наитруднейшим, чтобы не сказать невыполнимым. Но теперь в руках директора школы имелся такой важнейший козырь, как неприятный случай с Закиром, и он правильно рассчитывал, что отец Закира не откажется навестить его. Да и пусть даже откажется навестить, лишь бы назначил встречу где пожелает и когда пожелает, этого будет вполне достаточно. И ради своей цели директор даже пошел на то, что вместе с Закиром простил и остальных учеников, взятых с поличным, хотя среди них были такие, особенно один, которых директор с превеликим удовольствием выгнал бы в шею из школы, мало того, с не меньшим удовольствием засадил бы в колонию для малолетних преступников, дав ход делу с дракой в школьном дворе. Да, теперь отец Закира, эта птица высокого полета, был в его руках, в его, директора школы Раджаба Гуламова, он долго ждал этого случая, но, как назло, Закир ничем плохим не отличался среди остальных учеников, наоборот — учился хорошо, вел себя нормально, и вот наконец-то судьба улыбнулась ему, Раджабу Гуламову, удача привалила. Теперь даже не ему, простому директору школы, каких сотни и сотни, следует идти на прием к Тогрулу Алиеву, и там дожидаться в приемной под равнодушным взглядом красавицы секретарши, дожидаться свободной минуты у большого человека; нет, теперь он имеет довольно веские основания для того, чтобы самому вызвать большого человека к себе, а как же иначе, для чего же в таком случае у нас демократия? Да, да, только так вызвать к себе по очень важному и неотложному делу, касающемуся его единственного сына и, можно сказать даже, — будущего его сына. И вот тут-то и пробьет звездный час Раджаба Гуламова, только бы не оплошать, только бы не растеряться, следует быть сдержаннее, умело и осторожно повести разговор на нужную тему. Да, следует быть очень осторожным, чтобы рыбка-удача не соскочила с крючка, и тогда он, Раджаб, прижмет Тогрула к стене, и тот должен будет сделать все, что у него Раджаб попросит.
Что ни говори, теперь эта рыбка, или эта птичка, как угодно, у него, Раджаба, в руках. Именно птица. Журавль, который всегда в небе, теперь у него в руках. А как же иначе? Ведь он — директор школы, и мог бы запросто дать ход делу, а дело-то ни много ни мало — уголовное, понятно? У-го-лов-но-е… Вот так-то, милые мои. Конечно, маловероятно, чтобы сына такого человека в нашем городе судили, но разве только в этом дело? А позор? А несмываемое пятно? Нет, нет, Тогрул должен, просто обязан помочь ему, выполнить его просьбу…
* * *
Весть эта для Тогрула оказалась насколько неожиданной, настолько и дикой. Директор школы, где учился сын, вызывает его в школу. Да в своем ли он уме?! А на что мать? Он что — забыл, что у его сына есть еще и мать? Что это он чудить вздумал? Официальный вызов в школу… Гм… И Тогрул, понимая, что без веской причины директор не пошел бы на такую крайность, всерьез взялся за сына и тут же, не сходя с места, выяснил все подробности драки и его, Закира, участия в ней.
— Откуда у тебя кастет, негодяй?! — Тогрул кипел от гнева и готов был задушить сына в этот миг. — Откуда ты взял кастет, отвечай, гаденыш!..
Делать нечего, криком теперь не поможешь, приходилось идти к директору школы, в которой учился или скорее в данном случае в которой отличился сын.
А ведь этот гад не зря меня к себе вызывает, думал Тогрул про директора, наверняка приготовил какую-нибудь пакость, какую-нибудь пакостную просьбу, мол, услуга за услугу, я прикрываю вашего малолетнего оболтуса, а вы мне то-то и то-то… А если не пойти? Осмелится ли он подложить свинью Закиру, если мне не пойти? Вряд ли осмелится, но это уже будет не по правилам игры, и я буду считаться обязанным ему. Вот еще — недоставало только, чтобы я был в долгу у него… Ах негодяй! Хороший подарок сделал мне сын, ничего не скажешь… Потом, когда улягутся все эти дела, придется заняться им вплотную… Кастет… Откуда у него мог взяться кастет? Сону сюда вмешивать бесполезно — кроме кудахтанья и истерик, от нее ничего путного не добьешься. Да и Закира пока нельзя слишком уж назойливо теребить, сейчас еще слишком свежо, упрется, не признается, а вот пройдет какое-то время, тогда исподволь, как бы между прочим можно будет вернуться к этому разговору и разузнать все подробности. Мальчик явно сшивается в дурной компании, может даже — находится под чьим-то влиянием… хотя вряд ли… не такой он человек, чтобы подпадать под чье-либо влияние. Возраст шебутной, скорее всего в этом причина. Решил попробовать приблатненной житухи. Ну, гаденыш… Нашел время. Ах, черт, что же это творится? Ведь в самое неподходящее время все и случается… И тут он вдруг, казалось бы, без всякой видимой связи со своими предыдущими мыслями, вспомнил сон, что приснился ему прошлой ночью. Обычно он не помнил своих снов, вернее, не было времени вспоминать их — как только просыпался, тут же наваливались дневные дела и заботы, и вспоминать сны по горячим следам не получалось, а там за множеством дел и вовсе забывались ночные видения, какими бы тревожными и яркими они ни были. Забывал, а честно говоря, никогда и не придавал им значения. А этот сон вдруг так отчетливо вспомнился. К чему бы такое?.. Видел он огромную степь в сумерки, без конца и края степь под проливным дождем. Он идет по ней, весь вымок, ветер хлещет в лицо колючей влагой, измучился он, еле ноги передвигает. И тут видит, посреди степи светит окнами трамвай, ярко, уютно, гостеприимно светят в сгущающейся тьме окна невесть откуда взявшегося здесь трамвая. За окнами — мелькание рук, лиц, чувствуется в том желанном тепле веселая суета. Он из последних сил бежит к трамваю, бежит, задыхаясь, с колотящимся в горле сердцем, хватая судорожным ртом колючий холодный воздух, бежит, как убегают от видения смерти. Когда до желанных окон остается всего-то шагов двадцать, трамвай начинает потихоньку отъезжать, медленно, будто бы нехотя веселый вагон скользит прочь от него. Он бежит, кричит, задыхаясь, вместо крика с ужасом слыша какой-то хрип и писк из заледеневшего от холода, наглотавшегося воды горла, а трамвай набирает скорость и уже мчится, и люди в вагоне, конечно же, не слышат его хрипа и не видят, как он отчаянно размахивает руками, скользя по грязи, падая и поднимаясь под проливным дождем. Он останавливается, еле переводя дыхание, не чувствуя ни рук, ни ног, будто их у него давным-давно нет… И тут приходит ему в голову мысль пойти по шпалам, пойти вдоль рельсов — ведь таким образом он наверняка набредет на какое-нибудь пристанище, станцию, скопление людей, наконец, и выберется из этой нескончаемой степи, не отпускающей его. Он смотрит вниз, под ноги, но никаких рельсов и шпал нет и в помине, а вместо того… следы огромных, устрашающе-громадных копыт, в которые набирается дождевая вода…
