И. А. читает дневники Блока, как обычно внимательно, с карандашом. Говорит, что мнение его о Блоке-человеке сильно повысилось. Для примера читает выдержки, большей частью относящиеся к обрисовке какого-нибудь лица. Нравится ему его понимание некоторых людей. "Нет, он был не чета другим. Он многое понимал... И начало в нем было здоровое..." [...]
17 июня
Вчера ездили в Канны, и И. А. неожиданно захотел выкупаться, что и сделал, удивив меня своей отважностью. Еще никто не купается, и сам он обычно начинает не раньше половины июля. На обратном пути в автобусе он говорил, что "выдумал для меня весь мой роман". Что писать его надо несвязанными кусками, назвав каждый кусок отдельно, и что нужно это для того, чтобы было легче отношение к этим кускам, так как, по его мнению, меня "губит серьезность". "Надо относиться к своему писанию полегкомысленней" - часто повторяет он мне последнее время. Он очень прав, чувствую это, верю, понимаю, на минуту как будто загораюсь... но потом все исчезает при малейшей потуге на что-либо. Чувствую себя в этом году равнодушно-вяло...
...Вчера после обеда Илюша попросил у И. А. разрешения поговорить с ним "о делах" и, удалившись с ним в кабинет, сказал ему о том проекте касательно предоставления нам Бельведера на весь год, о котором у нас с ним шла речь еще на пикнике. Затем предложил ему издание книги рассказов, на что И. А. согласился при условии - 3 тыс. авансу, которые должны пойти на уплату виллы зимой. Впрочем, и это не мед. Книги И. А. не дают никакого дохода. За "Арсеньева" он получил 1000 франков, т. е. меньше чем Рощин за книгу рассказов, изданную в Белграде (1800). Денег нам хронически не хватает. Получается в месяц 2500 ф., а жизнь стоит больше трех, не считая квартиры, за нее уплачено деньгами с вечера И. А. [...]
Мы уже сегодня говорили с И. А., что делать? Работать надо, а как? Живя в Грассе, трудно доставать русские новинки. Когда мы все четверо посылаем в одну газету - трудно надеяться на общий успех. Да и вообще не нужны мы им, да и не умеем, откровенно говоря, угнаться за моментом, а для газеты только это и интересно. И все Илюшины посулы и искушенья - мираж, хотя не могу отказать ему во внимании и в известной заботе обо мне.
25 июня
Алданов приехал вчера днем. Около семи часов он с В. Н., ходившей его встречать, появился в нашем саду. Под мышкой у него была большая коробка конфет для Амалии (это был день ее рожденья, и все мы шли затем к ним на обед). Вышел И. А.- через минуту они сидели в столовой. Алданову, конечно, дали кресло. Он показался мне утомленным, лицо больше расплылось, и виски чуть поседели. С первых же слов заговорил об этом своем утомлении, и о седых висках, и о своей наследственности. И. А. его успокаивал, подшучивал над ним. Он же был как-то устало-мил, хвалил наши платья, был ровно-грустен.
Пошли к Фондаминским. Илья Ис. встретил нас подле Парк-Отеля. Нас уже давно ждали. Амалия вышла в сад в черном тюлевом платье, любезная, улыбающаяся. Мы все поздоровались, поздравили ее. В столовой тотчас сели за стол: хозяева по концам, друг против друга, с одной стороны И. А. и я, с другой - Алданов, В. Н. и 3. между ними.
Знаменитый обед, который готовили три кухарки, включая нашу Камий, начался довольно принужденно. Алданов был устало-грустен. И. А. его поддразнивал так, что тот даже в конце концов кротко пожаловался на это. Потом постепенно разошлись. Разговор шел о продолжении "Ключа", романа, который Алданов сначала хотел назвать "Рабы на конях", а назвал "Бегство", потом об "исторической сцене примирения Мережковских с Вишняком", потом о Некрасове и многом другом.
Меню: бульон с волованами, форели, куры с разными салатами, земляника и клубника со сливками, персики, абрикосы, сыр и кофе, после чего перешли в соседнюю комнату, где И. А. тотчас лег на диван. Говорили о писательском быте, жаловались на ссоры и раздоры между всеми. "А у нотариусов не то же ли самое?" - говорил свое любимое И. А. "Нет, не то, Иван Алексеевич,- отвечал Алданов.Ни у нотариусов, ни у почтовых чиновников, ни у офицеров, ни у обывателей. Это привилегия писателей".
Потом говорили о доброте и недоброте. Алданов сказал, что не встречал людей таких, как Илья Исидорович, по доброжелательному отношению к людям. "И. А. добрее, как ни странно",- сказала В. Н. Алданов покачал головой:
"И. А. замечательный человек, удивительный писатель, но нельзя сказать, что "доброта его душит", как говорят французы. "Жизнь Арсеньева" его самое доброе произведение. А посмотрите все другие? Да и "Арсеньев" добр только относительно".
Хозяева провожали нас домой. Амалия всю дорогу рассказывала о Степунах, особенно о Наталье Николаевне, о ее изумительной женственности и хозяйственности. [...]
5 июля
Вчера ездили с И. А. купаться. В автобусе встретились с Марком Александровичем, отправлявшимся в Жюан-ле-Пэн уговариваться с Винтерфельдом.
Жена его приезжает на днях и им нужны комнаты. М. А. уже слегка раскис от жары, особенно если принять во внимание, что ходит он в темном суконном пиджаке и фетровой шляпе.
Сели в автобусе все на одну скамейку и всю дорогу разговаривали. И. А. в хорошем настроении. В Каннах разделились, условившись встретиться потом в кафе под платанами. За время отсутствия Алданова мы с И. А. успели зайти в английский магазин, переменить оказавшиеся негодными белые брюки на красную шерстяную рубашку, которые теперь модны, потом выкупались и напились у Рора чаю. Под платанами же тотчас увидели Мережковского, быстро, бочком пробиравшегося с видом похудевшего таракана - усы у него торчали. Увидев нас, подошел, стал здороваться, воскликнул, хлопая И. А. по спине:
- Отлично в красном! В профиль совсем римский прокуратор! Вас бы на медаль выбить, на монету...
Вскоре подошел Алданов, а затем и Зинаида Николаевна в таком же огненного цвета платье, как рубашка И. А. и какой-то целлулоидового вида панаме с пестрой лентой. Начались восклицания, разговоры. Но просидели мы вместе недолго, надо было спешить на автобус - Марк Александрович у нас обедал.
Винтерфельд дал ему две комнаты с пансионом по 45 фр. Алданов недавно выкупался и говорил, что юг его почти вылечил от хандры и что И. А. во всем прав - "человек создан для юга". Для него здесь большое удовольствие прогулки в автобусах, чего разделить, однако, с ним не могу. Впрочем, мы этим всем объелись, да и разные бывают автобусы, на некоторых рыдванах закачивает довольно противно, в то время как на море мне все нипочем.
8 июля
После обеда в кабинет И. А. внесены были полотняные кресла, все уселись. И. А. лег на постель, и чтение началось. Читал И. А. около часу. Основную идею его можно в нескольких словах пересказать так: Империя в России зиждилась на религиозном основании. Царь был Бог на земле и все подданные его рабами. Но состояние рабства самая ужасная вещь на земле. Поэтому едва родилось сознание себя человеком, личностью, состояние рабства - невыносимо. "Орден" и принялся за работу пробуждения этого сознания в толпе бессловесных, почти восточных рабов, но недостаточно успел в этом: на свободу с революцией вырвались рабы, и получился "бунт рабов".
Когда начались обсуждения, И. А. сказал, что написано очень хорошо, что все, что касается первой части, т. е. религиозного отношения к монарху, очень правильно. Разрушаться это отношение началось ко времени 1-й революции, и он сам слышал после японской войны, как мужик обозвал царя по-матерному.
Почти все время молчавший Алданов на вопрос, что он скажет, ответил, что у него очень много возражений.
- Я вперед знаю, что скажет Марк Александрович, - сказал Илюша, - он находит, что монархия у меня очень стилизована, что происходило все это много проще...
- Не совсем, но грубо говоря, так. Монархия, действительно, у вас "стилизована", и вы сами знаете, что происходило все это много проще. Прежде всего я не согласен с вами в том, что народ так уж любил некоторых монархов и что они были верующими... например, Екатерина. А что делал Петр I? Не будем говорить здесь об этом, но ведь вы знаете, что он делал...
- Но ведь провалы свойственны русскому народу,- вмешался И. А.- Он молится, а потом может так запалить в своего бога... как это свойственно всем дикарям, когда бог не исполняет их желаний. Но это не мешает ему потом опять поставить его перед собой, намазать ему губы салом, кланяться...
- Да я же и говорю,- Петр был первым комсомольцем,- спокойно сказал Алданов.- А больше всего я против того, что Илья Исидорович хочет вывести из этого. Он напирает на то, что вот, мол, есть Запад и есть Азия, т. е. Россия. На Западе все было по-иному, по-светлому, а у нас было рабство, дикость. Поэтому народу, собственно, и потребно такое правительство, какое сейчас оно имеет, т. е. большевистское. Он, собственно, говорит то, что говорят о нас иностранцы, что сказал Эррио, например: "Для такого рабского народа - так и надо". А между тем на Западе было то же самое. Разве какой-нибудь Людовик не считал себя Богом? "Раб твой", подписываемое на челобитных, является простой формой вежливости. Я не согласен с тем сусанннским пафосом, который вы придаете всему этому...
