вельветовый пиджак, сатиновую сорочку и шелковую майку увидел Хома не столько зоотехника, сколько его скелет — прежде всего позвоночный столб с грудными ребрами, шейными и поясничными позвонками, с крестцовой костью и кострецом. Разглядел ключицы, ребра, грудину, седалищную, лобковую кости. Сердце ритмично сокращалось, накачивая кровь в артерии, можно было разглядеть вены, по которым кровь возвращалась назад к сердцу. Вдыхая воздух, вздымались и опадали легкие, грудная клетка при этом расширялась и сужалась…
— Про какой это нимб ты толкуешь, Хома? — в который уже раз спрашивал Невечеря у грибка-боровичка, который молчал, словно у него во рту мыши гнездо свили.
— Трофим, — наконец отозвался Хома, — ты сегодня натощак выпил кварту кисляка?
— Ну выпил, потому как жажда мучила.
— А потом поджаренную куриную ножку смолотил?
— Смолотил, Христя вкусное жаркое приготовила.
— А голубцы с рисом ел? Сметану с половника лизнул? И грушевым компотом запил?
— Ты глянь, — удивился зоотехник, — не иначе, как Христя уже по всему селу раззвонила!
— А скажи, Трофим, желудок у тебя не болит?
— Да болит, видно, переел, потому как огляделся, лишь когда наелся… Ты глянь, и про живот мой Христя не смолчала. Ага, устереги стручки в горохе!
— Да я твою Христю со вчерашнего дня не видел. Да я тебя, Трофим, насквозь вижу, вот!
Глаза у Невечери стали какими-то растерянными и неповоротливыми, словно мухи, что забрались в патоку.
— Садись на велосипед и айда, а не то, если захочу, прочитаю тебя всего, от корки до корки, увижу, что там в твоей душе написано.
Зоотехник сделался похожим на ту слепую курицу, которая порой тоже зернышко находит, крутанул педалями велосипеда — только пыль взвилась.
— Его и бритва не берет, а наше шило таки обрило! — крикнул Хома.
ГЛАВА ПЯТАЯ
где рассказывается о феноменальном ясновидении Хомы, которому открываются не только самоходный комбайн или цистерна, в какой вывозят на поля органические удобрения, а и голова директора школы Диодора Дормидонтовича Кастальского
Ведь как Яблоневка говорила и говорит? Не ходил мой батенько, не ходил, а как пошел, так и ворота на спине принес. Ну вот, и с Хомой что-то сталось в ту самую памятную минуту, когда проснулся он утром и увидел вокруг головы Мартохи серебристое сияние, какого раньше никогда не замечал… А все по какой причине? Да, видно, по той причине, что раньше как был себе, то ничего не имел себе, а как пошел себе, то выстругал неструганого строгача.
Итак, полз по дороге навстречу грибку-боровичку самоходный комбайн в туче подольской пыли.
— Гей, Хома, дай закурить-залюлячить! — попросил комбайнер, остановив машину и соскакивая на землю.
Закурили-залюлячили с комбайнером дядькой Павлом Нещеретом, который сам о себе говорил, что ума у него полна палата, да дома пустая хата. А потом Хома и спрашивает:
— Ведешь комбайн на технический осмотр?
— Ага, на технический осмотр, что-то в нем барахлит.
Старший куда пошлют зыркнул вполглаза на комбайн:
— Я тебе, Павло, и без техосмотра все скажу. Не отрегулирован зазор между барабаном и декой — раз. Стерлась звездочка вариатора в мотовиле — два. Гидроцилиндры в мотовиле ни к черту не годятся, надо менять — три.
— Ты так говоришь, будто ты мастак в нашем деле!
— Мастак. — И, взглянув на яблоневского механизатора так, что насквозь всего его увидел, Хома спросил: — Вчера пиво у буфетчицы Насти пил? Пил. Нынче голова трещит? Трещит. Печенка стонет? Стонет. Душа неймется? Неймется. А душа не сосед, ее не выставишь вон.
— Ты, Хома, часом не записался в ясновидцы?
— А ясновидящим, Павло, не надо записываться в ясновидцы. Только гляди не потеряй ключи из кармана, там у тебя дырка.
Павло рукою в карман шасть — и вправду дырка, и вправду ключи вот-вот выпадут. Вылупил на грибка-боровичка глаза, будто его чем заклинило, и молчит, хоть бы одно словечко-воробей изо рта выпорхнуло. А Хома надулся, как та сова, что знает, где куры ночуют.
Потопал грибок-боровичок дальше, а его грузовик догоняет, тянет за собой вместо прицепа цистерну, в которой органические удобрения в поля вывозят и разбрасывают. Хома не успел руку поднять и проголосовать, как уже сидел в кабине рядом с шофером.
— Так говоришь, аммиачную воду разливал? — поинтересовался.
— Так говорю, аммиачную воду, — ответил шофер.
— А перед этим торфофекальный компост, говоришь?
— Так говорю, перед этим торфофекальный компост. Заела в той технике какая-то холера!
— Вакуумная система у тебя ни к черту.
— А вы заглядывали в ту систему?
— И гидросистема кашляет.
— Да ну?!
— Скажи, у тебя в затылке стреляет? — допытывался грибок-боровичок.
— А вы откуда знаете, что стреляет, чтоб ему пусто было?!
— Останови, я тут сойду… Откуда знаю? Потому что насквозь вижу твою машинерию — и тормоза, и редуктор, и карданную передачу.
— А как догадались, что в голове стреляет?
— Не только в голове стреляет, а и поясницу ломит, ха-ха-ха. Потому как не только механизмы вижу насквозь, а и все-все твое нутро. Разве забыл, что на безлюдье и Хома человек, а с Гапкой уже и люди? Спасибо, что подвез.
Грибок-боровичок выскочил из кабины, а машина как остановилась посреди дороги, так и стояла, удивленный шофер все смотрел и смотрел Хоме вслед, а от разбрызгивателя жидких органических удобрений тянуло ядохимикатами, гербицидами, бардой. И думалось шоферу: «Э-э, наш Хома не так за дело берется, как тот свекор, что пеленки полощет!»
Скажите, а разве Хома должен был сопротивляться этим чудесам — так, как упирается кот на льду? Конечно, нет, поэтому старший куда пошлют не сопротивлялся, хотя, может, и не гордился так, как иной раз гордится вдова поминками, что справила по мужу-покойнику. Ибо, как говорится, не о том речь, что в хате печь, а о том речь, что если не палкой, так жердиною.
— Здравствуйте, Диодор Дормидонтович! — поздоровался Хома с директором школы товарищем Кастальским, который торопился в школу с портфельчиком, а из портфельчика выглядывала жареная гусиная ножка, завернутая
