class="v">То меня понесут хоронить.
Тут-то и приходит домой жена Павла Николаевича – наша школьная учительница Евдокия Александровна. По праздникам она всегда ездит навещать своих престарелых родителей, поэтому возвращается поздно, ночным поездом. Охнув, она всплёскивает руками:
– Это что ещё такое?! – хорошо поставленным учительским тоном, спрашивает мужа. – С детьми пьёшь?..
– Это где ж ты детей увидала? – откладывая гармонь, оправдывается Павел Николаевич. – Ты только глянь на эти бандитские рожи! Не дай бог с такими «детьми» повстречаться в проулке в неясное время суток…
Евдокия Александровна внимательно всматривается в наши до неузнаваемости загримированные лица, пытается выявить своих учеников. Опознаёт лишь Людку Зынченко, которая по беспечности сняла свою козью маску.
– Люда, ты же хорошая девочка… – начинает она подыскивать правильные слова.
– А мы не пьём, Евдокия Александровна, – говорит Людка и, поднявшись, смело дышит в лицо учительнице.
Та теряется и, озирая стол, останавливается взглядом на опустевшем графине.
– И это всё что же, он сам выпил? – невесть кому задаёт она свой вопрос.
– Может, и сам, может, и помогал кто, – басит Бармалей. – Кто знает, сколько тут до нас побывало…
– А сколько мы тут баб захватили!.. – хватается за голову Кудин.
– Так что, Евдокия Александровна, вы поосторожней-то отлучайтесь, – советует Кубане́ц.
– А это кто? – вытянув руку, спрашивает Евдокия Александровна.
– Это Бармалей… – тихо пропищала Людка.
– О господи… Бармалей… Людочка, ты среди ночи в такой компании…
– Он хороший, Евдокия Александровна… Скажи, Бармалей.
Бармалей рычит что-то несуразное и согласно кивает своей гривой.
Один Жека молчит; тётя по голосу его враз опознает. Нахлобучив на глаза шапку, он с деланно обиженным видом первый правится к выходу.
Наконец мы вырываемся от Павла Николаевича на морозный воздух. Верхний хутор пройден, пора возвращаться домой.
– А теперь мы идём к Бандере! – после выпитого торжественно объявлял Носач.
И мы, уже неровной походкой, идём к высокому дому с мансардой, обнесённому высоким сплошным забором, где проживает председатель местного колхоза Блажей. Блажея много лет назад прислали на его должность с Западной Украины, а для Носача каждый выходец с этого края обязательно был «Бандерой».
Долго стучим в огромные зелёные ворота. Наконец в окнах зажигается свет, и на крыльцо выходит Блажей.
– Хто тут?! – кричит в темноту.
– Колядовальщики! – отвечаем из-за ворот.
– Чего треба?
– Вот же хрен моржовый, недопонимает, «чего треба», – ворчит Жека.
– Колядовать пришли! – громко кричит Носач.
– Идить геть, а то я вам щас наколядую… – грозится Блажей.
Мы давно готовы к такому сценарию.
– Кто не даст хлеба – уведём деда! – дружно орём мы. – Кто не даст ветчины – тем расколем чугуны!
– Я вам щас «расколю»! – Олэна, дай-ко мою рушницу! Вот ввалю вам в срацю сили, до травня ни отмочите…
Ещё какое-то время, вспоминая самые страшные колядки-пожелания, кричим их Блажею:
Кол да могилу,
Ободранну кобылу!
В брюхо червей,
А на двор чертей!
Наконец Носач, прижимая палец к губам, даёт команду молчать, и мы тихонько уходим в соседний заброшенный двор, прячемся за плетнём. Не спеша возвращаться в дом, Блажей, похрустывая снегом, бродит по своему двору, проверяет запоры. Через время калитка отворяется. Высунув наружу голову, он осматривает опустевшую улицу.
– У-у, козаки проклятущи… – ворчит он и, закрыв на засовы калитку, уходит в дом.
Мы, дождавшись, когда в окнах его погаснет свет, тихонько возвращаемся. Подсунув под ворота длинные, взятые из «костра» жерди, поднатужившись, снимаем их с петель.
– Понесём в Нижний хутор, поставим бабке Махоре, – командует Носач.
Лишь к утру, справив всё задуманное, идём к Жеке. Там, в тёплой кухнянке, при свете керосиновой лампы, раскладываем всю свою добычу и, разделив поровну, только сейчас расходимся по домам.
На Старый Новый год, тем же составом и тем же маршрутом ходим посевать. Здесь нам хватает одной лишь колядки, которую напела Натахина мамка – тётка Васятка. Эту колядку мы разбивали по ролям, и выходило очень убедительно.
Ходил Илья на Василия
Обронился, обмочился,
Еле в поле волочился! —
начинали всегда Натаха с Людкой, в Нижнем хуторе к ним присоединялся Носач.
А в том поле плужок ходит,
За тем плужком Божья Матерь
Обедать носит, —
вступали Кудин с Кубанцо́м, и уже вместе с Натахой, Людкой и Носачом продолжали:
Уроди, Господи, жито-пшеницу
И всякую пашаницу!
Вот тут приходит черёд и за мной с Жекой и Бармалеем:
А мы сеем-посеваем,
С Новым годом поздравляем! —
орём мы во всю глотку и разбрасываем по углам горсти пшеницы.
Но вот уже пройдены почти все дворы, уже спели с Павлом Николаевичем «Дуню» – пора возвращаться и делить заработанный куш, но тут Носач сообщает нам новость:
– А Блажей-то новые ворота поставил, – как бы между прочим, говорит он.
Вино, которым во всех дворах щедро нас угощали, веселит душу, и мы, свернув с дороги, вновь идём к Блажею.
– Хозяев беспокоить не будем, – говорит Носач. – Пущай отдыхают…
С этим не согласен один Кудин, ему хочется побузить.
– Нечестно, может, Блажей ждёт, чтоб ему посеяли, а мы…
– Ага, заждался тебя, бедолажный. Уже и патроны с лизунцом приготовил, – соглашаясь с Носачом, возражаем мы Кудину. – Только время потеряем…
Кудин недовольно сопит, но подчиняется общей воле.
Заготовленными жердями пробуем приподнять новые ворота, но, как мы ни налегаем, те не поддаются. Подсаживаем Кубанца́, тот перелазит во двор и отворяет ворота изнутри. Осматриваем. Петли так закованы, что ворота с них уж не снять.
– В такую даль телепали – и без добычи… – ворчит недовольный Кудин. – Ну-ка, глянем, что там у него в сарае…
Налыгав за рога корову, Кудин выводит её со двора.
– Махоре… – шепчет Носач.
– Хватит вашей Махоре ворот, – возражаю я. – Корову ведём к себе в хутор, бабке Аксютке подарим…
Отойдя на приличное расстояние от Блажея, мы уже не таимся, и Кудин с Жекой во всё горло орут частушки:
А мы по хутору пройдём
Шухеру наделаем,
Кому корову уведём,
Кому ребёнка сделаем!
А на следующий день баба Аксютка в своих рваных калошах сама пришлёпала в сельский совет.
– Ко мне в сарай чьяся корова приблудилась, а мне её кормить нечем… – жаловалась она.
* * *
Зимой, когда столбик термометра опускался ниже 30 градусов, местный радиоузел делал долгожданное для нас объявление: «В связи с низкой температурой занятия в школе отменяются». И
