она тебе?» – спрашивает.
Оглядел её – худобина, чуть ни насквозь видать, да и отвечаю ему по чести: мордяха, мол, славная, но на такой здорово не поездишь.
«А ты что, для езды себе выбираешь, – есть у меня и такие».
«Да нет, – говорю, – для езды велосипед дома есть – у меня хата немазана», – И рассказал им про хатёнку свою, про маманю и даже гадюк помянул.
Так всем весело моё житьё показалось – со смеху чуть не подохли. Хозяин опять кричит:
«Кто жениху хочет хату мазать?!»
«Я! Я! Я!..» – со всех сторон.
И так это меня растрогало, что налил сам себе штрафной стаканчик да и опрокинул в себя. Как я потом расставался со всей этой свадьбой, как назад через ворота лез – не помню.
Проснулся утром – знакомая гадюка на подоконнике. Лап, лап, по кровати – со мной никого.
«Где ж ты был?» – спрашивает мамка.
«Женился», – отвечаю.
«И где ж невеста?»
«Эх, маманя, – говорю, – неподходящие там невесты – раздумал».
А как в голове поутихло, взялся я опять мамкину газету листать, и вот чего доглядел: газетка-то из Ростова, а я в Луганск ездил. Во угораздило!
Солнце выше, выше; ярко разгораются небеса, звонче трещат кузнечики. В самый зной к Деркулу с обоих берегов сбегается детвора. Визг, крик, шум… Мне уже не слышно Пашкиных слов; пробивающееся сквозь виноградные листья солнце смежает глаза. В дрёме я не замечаю, как уходит с Деркула Пашка, как стихают детские голоса. Вдруг вздрогну от тишины.
Склонившись к горе, бледное солнце едва проглядывает из багровой дымки. Неслышно плывёт через реку красная рубаха – Сашка-атаман ставит на ночь сети. Со двора долетают до моего слуха приглушённые голоса.
Это старуха Власовна делится своими бедами с моей матерью. За Логачевой левадой ударил колокол, поплыл над землёй благовест – окончилась вечерняя служба.
– А ты, Устиновна, в церковь сегодня не ходила, аль завернули, как и меня? – угадываю я голос Власовны.
– Нет, не ходила, – отвечает мать. – Сын у меня захворал – всем гуртом правим домом. Спасибо ещё, сваха при нас, а то б зашились с хозяйством.
– А меня нонче не пустили, – жалуется Власовна. – Было сунулась, а погранцы: «Миграционну карту давай». Я им: «Ребятки, за картой сто вёрст ехать, а церковь, вот она – только мост перейти. Какой с меня прок – пустите, ради Христа». А они как посатанели. «Нет, – говорят, Ч ты, может, диверсант». – И гогочут себе в полный рот. К чему ж это движимся, Устиновна? Я уж и место себе на храмовом кладбище присмотрела, там ведь и мамка моя, и няня, и я туда лечь хочу. Неужто разлучат?
– Праздник нынче – Никола, вот они и перепились… Авось образуется всё… – успокаивает Власовну мать.
– Нет, Устиновна, пьяный проспится, дурак – никогда. Не уладится…
Последние дни…
В розовом мареве тихо угасает вечернее солнце; звонче становятся звуки. Вот покатился по Деркулу звучный лязг. Дальше, дальше, дальше… Это Петяшка с Адамом погнали рыбу к своим сетям. На макушках столетних верб, на церковном кресте ещё тлеет закатная лазурь, а от горы ползёт по лугам серый сумрак.
– Пойдём, я помогу тебе спуститься, – трогает меня за руку жена.
– Нет, я останусь здесь, – отвечаю ей.
– Тогда я принесу поесть.
– Не надо, я не хочу.
– Хорошо, принесу тебе одеяло.
– Мне не холодно.
– Ночью замёрзнешь – укроешься.
Остаюсь один. Из нижних комнат хорошо слышны знакомые голоса.
– Вин колы заболие, становится несносный, – ворчит тёща.
– Ничего… Пусть побудет с собой, иногда это лечит… – отвечает жена.
Где-то в прибрежных зарослях на нашей стороне прокричал свою прощальную песнь дрозд: «Спиридон… приходи… чай пить, чай пить, чай пить…» За Деркулом, в лугах, ему отозвался перепел: «Спать пора, спать пора, спать пора…»
На границе сумрака и света, над угасающим церковным крестом, зачем-то привиделся мне усталый лик Спасителя. Изумлённый, вглядываюсь в тухнущее небо, где стремительно наползающая южная мгла поглощает знакомые мне черты.
Стихли птицы, умолкли людские голоса. За Логачёвой левадой на чужой стороне дремлет казачий хутор, меркнет маковка крестившего меня храма. Тихо и душно. Тёмно-лиловая туча надвигается с запада. Вот полыхнула над ней зарница, потом другая, третья… Всё ярче, ярче… Где-то невнятно пробормотал гром. Густая тьма окутала всё пространство, и нет в этом мраке ни границ, ни пределов.
Тяжёлой, непослушной рукой крещусь на невидимый храм.
Господи, отчего так грустно и одиноко мне по ночам?
«Айдар» – украинский нацистский добровольческий батальон, известный своими зверствами на территории республик Донбасса.
