ноги, спотыкаясь и падая, побрёл сквозь густую чащу к реке, теперь уже видя только лишь в ней своё спасение. Если б была погоня, его наверняка бы догнали, но чужие голоса людей не продвинулись дальше места его схватки. Они ещё не знали чужой им местности и, видимо, боялись попасть на засаду. Уже у самой реки он наконец осмотрелся. С удивлением увидел в своих руках автомат. Он всё-таки вырвал его из ослабевших рук своего соперника и всю дорогу волочил за собой. Атаман понимал, что там, на своей стороне, этот автомат будет ему не нужен. Он нашёл глазами ствол упавшего тополя, уже полусгнившего, покрытого лишайниками и мхами, засунул под него свой трофей, засыпал сухой корой.
«Может, когда-нибудь пригодится…» – подумал он.
Тут силы окончательно покинули его. В сердце запекло, забулькало, и ему стало нестерпимо душно. Разодрав на горле рубаху, он в каких-то невероятных конвульсиях добрёл до реки и, уже ничего не помня, ступил в воду. У противоположного берега кто-то подал ему руку. Ничего не соображая, он вышел на мокрый песок.
– Атаман, ранен? – услышал он чей-то голос.
С трудом он поднял глаза.
– А, старлей… – прохрипел он. – Старлей…
– Ты ранен?
– Ранен… – кивнул Атаман и, спотыкаясь, пьяно побрёл по-над рекой к дому.
Где-то на полпути он неожиданно ткнулся головой в мягкую грудь жены. Виктория обхватила его, прижала к себе.
– Ты чего?.. – отстранив ее, удивлённо спросил Атаман.
– Там стреляли…
– Стреляли?.. – вновь искренне удивился он.
– Стреляли…
– Ах да… Это на магистралях…
Зачем-то Атаман попытался вспомнить снившийся накануне сон, но, как ни старался, ни один образ не всплыл в его памяти.
Доковыляв по дома, Атаман слёг и несколько суток не поднимался с постели. Он не ел, не пил, даже не спал. У него ничего не болело, но всё время не доставало воздуха. От этого его мутило и рвало, а так как рвать было нечем, казалось, что вот-вот он выплеснет из себя все свои внутренности. Виктория влажным полотенцем утирала его почерневшее лицо, а он конвульсивно отмахивался руками и в бреду повторял одно и то же:
– Господи, как я устал!.. Почему?.. Как могло это статься?.. Такие ж русские мальчишки, такие ж кресты на груди… И вдруг… Что нужно было сделать с их мозгами, чтоб они вдруг увидели себя ариями, а нас грязным улусом Орды?.. Как я устал…
* * *
– Маруся… – далеко за полночь тихо позвал Иван Власович.
– Вот она я, – склонилась над ним Мария. – Может, поешь чего? Ты за вчерашний день и крошки не взял…
Старик отрицательно качнул головой.
– У меня узварчик настоянный, холодненький, как ты любишь…
Вновь старик качает своей головой, и белые прядки волос рассыпаются по его восковому лбу.
– С грушами… – продолжает уговаривать жена. – Ты ж любишь с печёными грушами…
– Батюшку привезли? – чуть слышно шепчет Иван Власович.
– Послали к Антонию, а его нет, в отъезде… – отчитывается Мария. – К завтрему должен обернуться, – говорит она, словно оправдываясь.
– К завтрему не успеет… – шепчет старик.
– А ты потерпи… Куда тебе спешить?…
– Маруся, помолчи, – просит старик. – Я щас покаюсь тебе, а ты слово в слово Антонию перескажешь. С грехами тяжко и боязно…
– Тю на тебя! – всплёскивает Мария. – Какие ж там грехи – ты весь на ладони…
Мария хотела ещё что-то добавить, но ей вспомнилась Людмила, и она умолкла.
– Ты думаешь только Людмила?.. – словно читая её мысли, шепчет старик. – Людмила-Людмила… Как придёт, скажи прощения её спрашивал… А ещё…
По щеке старика скользнула слеза, разбилась о колючий подбородок.
– Чего ещё ей сказать? – уже без ревности спрашивает Мария.
– Скажи, прощения спрашивал, – вновь повторил старик и надолго умолк.
Она хотела уже уйти, но он коснулся её руки своими холодными пальцами.
«Остывает уже», – подумала она и, взяв его руку, стала отогревать её своим дыханием.
– Антонию скажешь: дюже беспечно жил…
– Ваня, ну что ты такое приплетаешь?.. Ну как я буду Антонию… Подумает, что наговариваю на тебя зряшнее…
– Маруся… – уже с хрипом шепчет старик. – Не держи на меня сердце… То всё давнишнее и пустое… Только одну тебя и жалел…
– Ванечка!.. – вдруг всхлипнула Мария. – Ванечка, родимый, не терзай себя… Я ж первая во всём виновата… Ты ж как в армию призывался, помнишь, мы к речке с тобой ходили… А потом как ушёл, а у меня… А я спужалась, что не поверишь, подумаешь нагуляла с кемся – откажешься… Пошла к Грачихе… Она воды вскипятила да спицею… Вот Господь и отказался от меня – оставил на век бездетною… А ты подобрал…
Утром приехал Антоний, Ивана Власовича успели пособоровать и ему неожиданно стало легче. Вымытый, побритый, он лежал в свежей рубашке и кротко улыбался.
Пришёл кум Павло. Присев у самой кровати, некоторое время сидел молча.
– Ну как ты, полчанин? – наконец произнёс он.
– Пора уж мне… – прошептал Иван Власович. – Воняю уже, как дохлый кобель…
– Ничего не воняешь, – возразил Павло. – Мария за тобой смотрит, не даёт загнить…
– То так… Я её обижал, а она вот…
Снова надолго умолкли.
– А Серёжка щас бандеровцев лупит… – не без гордости прошептал Иван Власович.
– Лупит… – соглашаясь с ним, кивнул кум Павло.
– Что-то Атамана давно не видать, – неожиданно прошептал Иван Власович. – То наведывался, а щас не видать…
– Захворал Атаман… – уклончиво ответил Павло.
– Вон чего?.. Хворает… Ему хворать нельзя…
– Нельзя… – согласился Павло.
– Кум, хочу тебя попросить…
Вслушиваясь, Павло наклонился к старому другу.
– Сыграй на прощанье…
– Чего? – растерянно осмотрелся Павло.
– Ну, нашенскую сыграй… Я сам пробовал, а голосу нет…
Павло вновь осмотрелся, словно ища у кого-то поддержки, но так как они были одни, наконец зажмурил глаза.
Последний нонешний денёчек
Гуляю с вами я, друзья!.. —
гаркнул он во весь голос, так, что вздрогнули занавески на окнах.
– Ты чи сказился, Павло?! – вбежав в комнату, накинулась на него Мария. – Тут такое дело… Чай не свадьба…
Павло поднялся, словно извиняясь, растерянно развёл руки.
– Вот так, Власыч, не разгуляешься ноне… – наконец произнёс он.
– Она вечно встряёт не в своё… – слабым голосом прошептал Иван Власович. – Ты на неё не серчай. Баба – какой с неё спрос…
Через два дня Иван Власовича отпели. Лёха на своей расхлябанной бричке отвёз на кладбище гроб, где рядом с Серёгой была уже выкопана могила. Перед тем как забили крышку гроба, Мария долго хлопотала у его тела: то поправляла венчик, то крепче сжимала в его холодных руках крестик. Слёз уже не было.
– Ну, прощай, – наконец сказала она. – Жди вскорости
