class="p1">– Я вечером сетку раскидывал, – рассказывает Сашка. – Слышу: залязгали. У каждого дубиняка с оглоблю, вот они и шлёпают по воде – загоняют.
По гомону слышу – уже хлебнули. Усердно молотят. Я своё дело закончил да и думаю: дай гляну, что они в свои сети нагнали. Подхожу, а там мат, аж лист осыпается. Они покуда палками плюхали да рыбу гнали, у них сети кто-то увёл.
– То биды нэма, – говорит Зынченко. – Хиба им на пользу рыба – водка одна.
– Что пропито-прогулёно, то всё в дело произведёно, – возражает Лёха.
Стали оба берега гадать: кто мог упереть сети – «наши» или «ваши». Выходило, что «беду» можно было ждать с любой стороны. Спор мог длиться ещё долго, но на берегу появился хмурый с похмелья Петяшка.
– Так, Петяха, жалься! – приказал Лёха. – Пока прокурор на месте, будем бандитов ловить.
Захарыч прокряхтел, но вмешиваться в разговор не стал, по обыкновению промолчал.
– Каких бандитов?.. – туго соображал Петяшка.
– Ну, сети у вас упёрли?
– Ничего не упёрли… – ещё больше супится Петяшка. – То мы это… С Адамом вчерась хватанули маленько и забыли поставить их. А как рыбу загнали – сетей-то на месте и нет… Что думать? Погоревали да по домам.
Только на двор, а жёнка: «Где болтался?» – «Рыбу ловил». – «Брешешь – сети дома висят». Надо ж такому случиться… Еле оправдался.
Всем весело, все смеются, один Зынченко негодует.
– Видав яка бестолочь?! Рыбу за кордон угнали – теперь гогочут… Та лучше б вже покралы ти сити…
Солнце перевалило через вербы, припекало всё жарче. Клёв поутих, и рыбаки начали расходиться. Первым смотал свои удочки Зынченко.
– Куда ж ты, свояк? – доставая початую бутылку, окликал его Лёха.
– До дому – куды ж ще. Надо сино сгребать. Кувшинки он до свого часу позаныривали – дощь будэ. Так що не до вина. Кланяйся Людмиле – пишов…
– Натаху за меня поцелуй!
– Поцелую – невелыкий труд…
Вслед за Зынченко незаметно уходит с рыбалки Кулёв – у него свои потайные тропы.
Небрежно помахивая своим уловом, величественно запрокинув голову, важно шествует по дорожке Захарыч. Он картинно выпячивает свою грудь, впереди которой подрагивает с каждым шагом мощный, как набитый рюкзак, живот. Когда с Захарычем кто-то здоровается, он благосклонно прикрывает глаза и чуть заметно кивает головой.
Из Логачёвой левады далеко слышен Лёхин дискант:
Мы с Натахой мылись в бане,
Отвалились косяки,
Неужель меня посодят
За такие пустяки?
Он уже успел выпить с Петяшкой и теперь до самого дома будет сыпать куплетами.
Скоро на берегу остался один Пашка – ему спешить некуда. В одиночестве он скучает и всё чаще обращается ко мне.
– А ты, Николаич, опять прихворал? – окликает он меня.
– Прихворал.
– Это хорошо.
– Что ж тут хорошего?
– Отдохнёшь. Это табе святой Николай вспомнил – роздых устроил.
Что ему скажешь в ответ – лишь улыбаюсь. Оттого ли, что Пашкина жизнь убога и бестолкова, а моя слажена и устроена, чувство подспудной вины перед ним не покидает меня.
– А я, слышь, Николаич, чуть ни женился, – весело трясёт кудлатой головой Пашка. – Я этим насмешникам, – повёл он взглядом по опустевшим берегам, – сроду ничего не скажу… Ты человек серьёзный, – тебе можно.
Ты мою маменьку хорошо знаешь, – ей чаго в голову втемяшится – не отступит, пока по её не станет. Придумала она женить меня – гудит и гудит кажен день: – «Хата немазана, печка небелена… Вот мол подохну – вовсе всё срушится».
Я ей: «Маманя, ты погляди на нонешних ушлых баб – какая дура сюда пойдёт!»
«Может, и найдётся какая… Я вот пришла к твоему отцу…»
«Нет, маманя, ныне умные все – дур не сыскать».
А она всё своё. Откуда ей в руки газетка попала, сроду кроме Писания, ничего не читала, тут развернула и тычет мне объявление:
«Ищу спутника жизни» – и адрес к нему.
«Беги, – говорит, Паша, – пока не перехватили».
Ну, я космы-то разодрал, рубаху праздничную заштопал, новые шнурки в кеды вставил, даже галстук на шею надел; одеколоном надушился – и на автобус. Прихожу по адресу, а там особняк… Я такие только на картинках видал – Зимний дворец! Может, думаю, ошибка какая, нет – всё точно, как по газете. Только к дворцу не подступишь – всё на запорах. Огляделся, вижу: кнопочка на воротах, я её тихонько и придавил. А что тут такого; я ж не виноват, что объявление в газете. Правильно? Вот. Не успел руку отнять – голос оттуда: «Кто ты и зачем?» Я и отвечаю: Пашка, мол, я, по объявлению – жениться хочу. «Ну раз жениться, то заходи». Ворота сами и расступились. Только вошёл, а они за спиной щёлк – и съехались. Поглядел назад, примерил глазами – метров пять высоты, – нехорошо на душе стало, прямо аж загрустил маленько. Потом поразмыслил: а чего бояться – если хорошо нагонят – перескочу.
Иду, значит, в Зимний дворец, куда ни глянь: мрамор да золото – плюнуть некуда, такое богатство. Вхожу в огромную залу, а там уж свадьба в сборе сидит – гульба на полную катушку. Засомневался я: туда ли попал. А со всех сторон кричат: «Туда, туда! Сади жениха на почётное место!»
Мне опять неловко.
«Я, – говорю, – наверное припоздал маленько?»
Нет, отвечают, в самый раз угодил. В общем сватаю, только кого, не пойму: баб много – глаза разбегаются. А как не ту ухвачу? Оскандалюсь.
Тут объявляют штрафную мне и подносят стаканчик величиной с небольшой графин. Ты меня, Николаич, знаешь, я человек простой, если ко мне с душой да по-доброму – пью без рассуждений.
Осилил свой штраф, фыркнул для приличия, и так всех обрадовало моё расположение, что кинулись потчевать меня всякими яствами. Такая закусь не каждому по губам, и как те блюда зовутся – до сих пор не знаю.
На икру налегаю, а дело помню, зыркаю по сторонам – суженую выглядываю. Но решил так: этикета рушить не буду, всё ж таки не дома – в гостях; хряпну стопку-другую – там, гляди, и разъяснится. А после пятой осмелел, стал уж строго спрашивать:
«Где ж, – говорю, – невеста моя?!»
«А бери, какая приглянется», – отвечают.
А после пятой они все, на какую ни посмотрю – глянутся.
«Мне, – говорю, – ту, что в газете объявлялась».
Хозяин – грюк кулаком по столу.
«Кто объявлял в газете?!»
А со всех сторон:
«Я! Я! Я!..»
«Ладно, – говорит хозяин, – эту бери!» – И указывает на ту, что примостилась у него на коленях. «Как
