и отвезет его обратно, но он ничего такого не сделал. Жалела я только о том, что вовремя не заметила, что он аутист.
На следующий день я подала Рафаэлю на завтрак его любимую яичницу с сальсой и сказала, что ума не приложу, с чего он решил, что у нас все должно быть, как у всех. Мне кажется, что так, как у нас, тоже нормально, Рафаэль, просто мы этого пока не поняли. Он посмотрел на меня как на дуру. Ты считаешь, что я не думаю головой, а я думаю – просто не так, как тебе хотелось бы. Он проглотил яичницу, вытер рот рукой и, прежде чем уйти, постучал мне по виску. А ты не думай, не надо, сказал он. Я злилась на него несколько дней, но через какое-то время заметила, что делаю то же самое с Леонелем. Думай, мать твою, думай… Но Леонель лишь раскачивался на стуле и, когда я ему надоедала, начинал биться об стену, чтобы я оставила его в покое. Думай, мать твою, думай – и я тоже стучала ему по виску.
Потом, пытаясь найти ответ, я решила, что все началось, когда мои двоюродные сестры начали обзаводиться детьми и в их домах денно и нощно стали орать младенцы. Сначала я перестала к ним ходить – ну некомфортно мне было у них, – а потом мы стали встречаться с Рафаэлем, и через месяц отношений я ему сказала, что хочу девочку, и спросила, что он думает по этому поводу, ведь он такой красивый, и дочка у нас будет красавица. Рафаэль заржал, толкнул меня в бок – завязывай, типа, с приколами, не то поверю. Ну так поверь, потому что я серьезно. Он сказал, что подумает, но черта с два. Так он промурыжил меня целый год.
Ну так что, ты подумал о том, что я сказала? Все еще думаю, сказал он и поцеловал меня, чтобы заткнуть мне рот. Блин, Рафа, я на полном серьезе говорю – но он все ржал и либо целовал меня, либо лапал. Я злилась, конечно, но терпела, потому что мне было страшно от него уйти: вдруг он станет меня преследовать, как остальные, поэтому я просто ждала, что однажды он скажет мне да.
Он звал меня своей девушкой, только вот поначалу мы почти не виделись: он работал на юге города и поздно возвращался домой, а по пятницам ходил с собутыльниками резаться в бильярд. Сначала я думала, что фиг с ним, пусть развлекается, его жизнь, но мне все это быстро перестало нравиться, потому что зашибись он устроился – у него там жизнь бьет ключом, а я тут, как дура, в четырех стенах. Поэтому я тоже пошла в бильярд, и первые два раза дело обошлось шлепками по попе и уговорами, чтобы я по-хорошему вернулась домой, а на третий он психанул и выставил меня из бара. Ты чего приперлась опять? В бильярд поиграть. Иди домой, ночь на дворе. Ночь на дворе? А ты тогда что тут делаешь? А ты что, за мной следишь? Как можно, я просто пришла развеяться, как и ты. Он отвел меня к себе. Его мать сообразила нам на ужин сопе [2]. Он настаивал, что я не должна ходить по барам, я спрашивала, почему нет, а он отвечал, что по кочану. Я засмеялась, а он психанул. Опрокинул соседний стул и сказал, не провоцируй меня, а я ему сказала, что и не собиралась и незачем так нервничать, на что он ударил кулаком по столу. Я все ждала, что его мать за меня заступится, но она молчала, поглядывая на нас краем глаза, и прикидывалась ветошью, типа она ничего не видит. Только попробуй меня ударить, сказала я, тут же сядешь. Да где он тебя ударил, тут же активизировалась она, он по столу ударил, не выдумывай. И вообще, Рафаэль, отведи ее домой. Я сказала, что не надо, что я сама дойду, но Рафаэль накинул куртку и вывел меня на улицу. Не провоцируй меня перед матерью, сказал он, ведя меня за локоть по проспекту. Ты меня сам к ней привел. Думаешь, такая крутая? спросил он, а я ответила, что, может, и не крутая, но и не тупая, так что если я его так сильно достала, то на хер это все, Рафаэль, – засунь свой сраный кий себе в жопу и сам иди туда же, сказала я и пошла на трясущихся ногах дальше, не смея обернуться, но он меня догнал и, развернув за плечо, прижал к стене. От адреналина у меня горело все тело, но как реагировать, я не знала. Он сказал, что хватит уже, и подошел так близко, что я подумала, что он хочет меня ударить, поэтому я его поцеловала, чтобы успокоить, а он ответил. Мы стали целоваться, и я почувствовала, как его твердый член упирается мне в живот. Он меня целовал, хватал за задницу, потом засунул руку под блузку и ущипнул за сосок, и я почувствовала, как между ног разливается тепло. Я никогда не испытывала ничего подобного. Потом он задрал мне юбку и сказал, что сделает мне дочку прямо сейчас, и я поняла, что люблю его больше всех на свете и поцеловала горячо-горячо, но на этом все и закончилось, потому что я ему сказала, что у меня месячные, а он на меня как-то странно посмотрел, о чем-то подумал, поправил на себе одежду и проводил меня домой.
Вообще, бил он меня не так уж и часто, потому что говорил, что теперь сажают за малейший синячок, но однажды заметил, что на груди следов не остается. Тогда-то он и начал меня по ней бить: я те их сдую, говорил он, а я закрывалась, конечно, но он все равно попадал. Будут у тебя сдутые сиськи, дразнил меня он, а я боялась, что так и будет и что я не смогу кормить своих будущих детей. Рафаэль смеялся, и уж не знаю каким образом, но как-то мы умудрялись помириться.
Проблема в том, что я думала, будто с появлением Леонеля дела пойдут глаже, потому что материнству же учишься уже в полете, и, хотя на первых порах я от него на стенку лезла, я думала, что это только поначалу, просто он ко мне еще не привык. Но дела глаже не шли, и я чувствовала себя еще более одинокой, чем раньше, потому что Рафаэль стал приходить домой позже обычного, а я разрывалась между заботой о Леонеле, который в лучшем случае стучал ложками о стол, приговаривая «оре, оре, оре», и заказами на желе и шоколадные конфеты на палочке, которые я продавала в местные
