- Я теперь служу у Катерины Петровны, - начал он, - но если Валерьян Николаич останутся в усадьбе, то я должен буду уйти от них, потому что, каким же способом я могу уберечь их от супруга, тем более, что Валерьян Николаич, под влиянием винных паров, бывают весьма часто в полусумасшедшем состоянии; если же от него будет отобрана подписка о невъезде в Синьково, тогда я его не пущу и окружу всю усадьбу стражей.
- Пожалуйста, господа, возьмите с мужа эту подписку: я совершенно не желаю и боюсь его видеть! - присовокупила к этому и Катрин.
- Я отберу-с!.. Посоветуюсь еще с жандармским полковником, и мы его вышлем из имений ваших! - сказал ей губернатор и отнесся потом к губернскому предводителю: - Надеюсь, что вы хоть косвенно посодействуете нам!
- Ни прямо, ни косвенно не могу принять участия в этом щекотливом вопросе! - отказался тот.
Князь, кажется, имел твердое убеждение, что, будучи выбран дворянами, он должен их отстаивать, что бы они ни творили.
Покуда происходили все эти обдумывания и споры о мероприятиях, в действительности произошло то, что все это оказалось ненужным. Ченцов уже более недели как уехал из Синькова, а вместе с ним пропала и Аксюша из Федюхина. Сначала все удивились тому и ахали, потом усадебный староста съездил к старику Власию, строго, долго и секретно допрашивал того и, возвратившись в Синьково, нацарапал каракулями длиннейшее донесение управляющему, который при отъезде приказал ему писать немедленно, если что-нибудь в усадьбе случится. Получив это донесение, Тулузов, несмотря на привычку не выражать своих чувств и мыслей, не выдержал и вошел в комнату Екатерины Петровны с сияющим от радости лицом.
- Все устроилось как нельзя лучше! - проговорил он.
Екатерина Петровна бросила на него вопросительный взгляд.
- Валерьян Николаич уехал из Синькова и больше уж недели не возвращается...
- Куда ж он мог уехать? - спросила Катрин, тоже, как заметно, довольная этой новостью.
- Неизвестно-с, и староста наш уведомляет меня, что Валерьян Николаич сначала уходил куда-то пешком, а потом приехал в Синьково на двух обывательских тройках; на одну из них уложил свои чемоданы, а на другую сел сам и уехал!
Катрин при этом грустно улыбнулась.
"Вероятно, на эти чемоданы с платьем Валерьян теперь и рассчитал свою будущую жизнь, - безумец, безумец!" - подумала она.
Конечно, у него был очень ценный туалет; одних шуб имелось три, из которых одна в две тысячи рублей, другая в тысячу, третья хоть и подешевле, но у нее бобровый воротник стоил пятьсот рублей. Кроме того, Катрин подарила ему много брильянтовых вещей и очень дорогой хронометр покойного Петра Григорьича. Всего этого она теперь уж и пожалела: знай Катрин, что супруг с ней так поступит, она, конечно бы, никогда не позволила себе быть столь щедрою с ним.
- А что же Аксинья? - спросила она управляющего. - Вы, кажется, еще до сих пор не сделали никакого распоряжения насчет ее?
- Аксинья тоже скрылась из своей деревни и не возвращается в нее! объяснил тот.
- Значит, она бежала с Валерьяном? - произнесла Катрин.
- В народе идет другая молва! - ответил управляющий. - Старый свекор ее утверждает, что она, испугавшись вашего гнева, утопилась!
- Какая чувствительная, скажите! - воскликнула Катрин по наружности насмешливо, хотя в глубине ее совести что-то очень боязливое и неприятное кольнуло ее. - Почему ж старик Власий говорит, что Аксинья утопилась?
- Да будто бы нашли ее платок с головы и сарафан на берегу тамошней речки.
- Вздор это! - перебила торопливо Катрин.
- Конечно, вздор! - подхватил и Тулузов. - Вы совершенно справедливо предположили, что ее увез с собой Валерьян Николаич.
- Непременно! - сказала Катрин, с одной стороны, с удовольствием подумавшая, что Аксинья не утопилась от ее бесчеловечного распоряжения, а с другой - это мучительно отозвалось на чувстве ревности Катрин. "Таким образом, - думала она, - эта тварь совершенно заменяет теперь меня Валерьяну и, может быть, даже милей ему, чем когда-либо я была!" Но тут уж в Катрин заговорило самолюбие. "Пусть себе живут и наслаждаются, и интересно знать, надолго ли хватит им этого туалета, увезенного Ченцовым на пропитание себя и своей возлюбленной", - прибавила она себе мысленно и кинула довольно странный взгляд на управляющего.
Тулузов тоже ответил ей странным и весьма проницательным взором.
Еще с месяц после этой сцены Катрин жила в губернском городе, обдумывая и решая, как и где ей жить? Первоначально она предполагала уехать в которую-нибудь из столиц с тем, чтобы там жуировать и даже кутить; но Катрин вскоре сознала, что она не склонна к подобному роду жизни, так как все-таки носила еще пока в душе некоторые нравственные понятия. В результате такого соображения она позвала к себе однажды Тулузова и сказала ему ласковым и фамильярным тоном:
- Василий Иваныч, я думаю опять переехать на житье в Синьково.
- Что ж, это будет даже полезно для вашего здоровья, - отвечал тот.
- Вероятно!.. - согласилась Катрин. - Но вы сядьте, Василий Иваныч, а то, ей-богу, мне неловко говорить с вами: вы всегда как будто бы слушаете мои приказания, тогда как я желаю советоваться с вами!
- Я только что вошел и не успел сесть! - ловко вывернулся Тулузов и поспешно опустился на стул.
Затем продолжалось молчание, прервать которое Катрин как будто бы было неловко, да и Тулузов тоже точно бы не решался и держал свои глаза обращенными в сторону.
- Кроме уж моего здоровья, - стала продолжать прежний свой разговор Катрин, - где я тут буду жить?.. В нашем городском доме? Но я его скорей желаю отдать внаймы, чем поселиться в нем, потому что он слишком велик для меня, и я должна буду всю мебель и все перевозить опять из Синькова сюда.
- Разумеется, это будет очень затруднительно, - согласился с ее мнением Тулузов.
- И потом, для какого удовольствия я буду здесь жить?.. Чтобы в здешнем обществе бывать? Но оно мне давным-давно надоело.
- Зачем вам жить в здешнем обществе? По вашим средствам вы можете жить во всякой столице, где изберете себе знакомых, каких только пожелаете!.. проговорил на это Тулузов, уже слегка разваливаясь в кресле и как бы совершенно дворянским тоном.
- А если я надумаю ехать в Петербург или в Москву, вы поедете со мной? - спросила стремительно Катрин.
- С удовольствием, если только вы прикажете!
- Да, непременно, а то я, откровенно вам говорю, без вас буду каждую минуту думать, что муж ко мне нагрянет.
Тулузов на это промолчал.
- А в Синьково, как вы думаете, посмеет он возвратиться? - продолжала Катрин.
Тут уж Тулузов усмехнулся.
- Пускай попробует!.. - проговорил он. - Собаки у нас злые, сторожа днем и ночью есть, и я прямо объясню господину Ченцову, что губернатор приказал мне не допускать его в ваши имения.
- Так и сделайте! - разрешила ему Катрин. - Пусть он жалуется губернатору... тот не откажется от своих слов... Но, Василий Иваныч, я прежде всего хочу вам прибавить жалованья... Что же вы с нас до сих пор получали?.. Какую-нибудь тысячу?.. Я желаю платить вам то, что платил вам мой отец!.. Сколько он вам платил? Говорите!
- Петр Григорьич, когда мне поручал все именья, так назначил три тысячи, - признался, наконец, Тулузов.
- И я вам такое же назначаю жалованье!.. - сказала Екатерина Петровна и самым любезным образом кивнула ему головой.
- Это как вам угодно!.. - согласился Тулузов, не обнаружив ни малейшего удовольствия от такого значительного повышения в платимом ему жалованьи.
В Синькове Катрин по-прежнему повела уединенную жизнь и постоянно видела перед собой одного только управляющего и больше никого. Для развлечения своего Екатерина Петровна избрала не совсем обычное для молодых дам удовольствие и, пользуясь осенней порошей, стала почти каждодневно выезжать со псовой охотой, причем она скакала сломя голову по лугам и по пахотным полям. Тулузов, сопровождавший ее всюду в этих случаях, ни на шаг, как подобает верному оруженосцу, не отставал от своей повелительницы, и однажды, когда он ловким выстрелом убил на довольно далеком расстоянии выгнанного гончими из перелеска зайца, Катрин не утерпела и воскликнула:
- Браво!.. Вы отлично стреляете?
- Да, я недурно стреляю, - отвечал Тулузов, молодцевато выпрямляясь на седле.
Катрин смотрела на него внимательно: он почти напомнил ей в эти минуты Ченцова.
- Как же муж мне говорил, что вы не охотник, и что он потому не брал вас с собою! - сказала она.
- Валерьян Николаич ходил, собственно, не за охотой, - заметил, усмехнувшись, Тулузов.
- Именно, даже охотой нельзя назвать этой гадости, которую он позволял себе, - проговорила Катрин презрительным тоном.
Возвратясь на этот раз с охоты в каком-то особенно экзальтированном состоянии, она сказала Тулузову, когда он ее ссаживал с лошади:
