Из санатории к ней пришел посланный с письмом; приехала компания каких-то важных американцев, качавших головою по поводу английского языка инспектора Свендсена и предпочитавших говорить по-французски — не доставит ли фрекен д'Эспар санатории радость и удовольствие, не пожалует ли? Может быть, придумано это было не директором, адвокатом Руппрехтом, но он с приветом и с глубоким почтением подписал записку.
Даниэль не мог сказать нет в ответ на это приглашение, так как прежде бывал очень великодушен, но он просил фрекен, чтобы она, ради ребенка, не оставалась там долго. Очень обрадованная, она и его хотела обрадовать и сказала:
— Нечего тебе подозревать меня, Даниэль, я вернусь, как только мне можно будет. Впрочем, граф уже уехал, как я слышала.
Даниэль вскричал:
— Граф уехал?
— Говорят, что он должен был уехать.
— Одно только скажу я тебе, — заговорил Даниэль в восторге, — я ни к кому там не ревную тебя. И к кому мог бы я ревновать? К инспектору, скотнику, почтальону? Нет. А из пансионеров там есть один, которого зовут Самоубийцей, ха-ха-ха! Ступай и оставайся, сколько хочешь!
Первый, кого она встретила, придя в санаторию, был Самоубийца. Он был одет получше, чем обыкновенно, по-дорожному, и с палкой в руке. Он сказал:
— Одна из девушек, о которых я говорил вам, умерла.
— Умерла? — спросила равнодушно фрекен.
— Умерла вчера, как я слышал. Да, фрекен, так идут дела; мы странники, приезжаем сюда, в санаторию, на гору, и остаемся здесь навсегда.
— Это грустно.
— Очень грустно. Приехать из села здоровым и здесь погибнуть. Наверно, она съела какую-нибудь гадость, которую не могла переварить. Я приписываю это исключительно столу.
— Столу? — повторила все так же равнодушно фрекен.
— Понятно, подействовало на желудок, холера. Другая девушка еще жива, но как долго проживет, никто не знает.
Фрекен:
— Приехала сюда компания американцев?
— Нет.
— А может быть, то французы, которые говорят по-французски?
— Не думаю, я ничего не слыхал. Нет, у нас вовсе нет столько новостей; только то сегодня, то завтра один, другой смертный случай. Иногда появляется два-три туриста, которым нужно перемахнуть через горы, то приезжает семейство, которому нужно использовать неделю High life'a, вот и все. Но вот что я чуть не забыл: инженер заведывавший работами по проводке электричества, умер.
— Что?..
— Погиб от несчастного случая. Я все время говорил, что взрыв скалы грозит опасностью, но они не обращали никакого внимания на мои слова. На него упал обломок скалы и раздавил его.
— Когда это случилось?
— Сегодня утром, как я слышал. При первом же взрыве мины.
Здесь так много поумирало уже, к этому привыкли, интерес к смертным случаям отчасти ослабел, но Самоубийца вел им строгий счет. Он демонстративно подробно обсуждал смерть девушки из села, потому что причиной ее смерти была пища; остальные забыли было ее, потому что инженер умер непосредственно вслед за нею и отвлек на себя внимание:
— Да, инженер, конечно идет в счет, он имеет больше значения, — сказал Самоубийца. Но причиною его смерти является несчастный случай, который мог иметь место везде. С другим дело обстоит гораздо хуже! Может Даниэль продать нам быка?
— Нет, он не хочет продавать его раньше осени.
— Тогда мы должны достать себе съедобную пищу из других мест. Не можем же мы все подохнуть здесь.
— Вы уезжаете? — спросила фрекен.
— Нет, только ненадолго, в Христианию.
Флаг был наполовину приспущен; в санатории большое оживление, с начала каникул понаехало много народа, и все сновали по разным направлениям. Уже в коридоре встретила фрекен адвоката: его можно было одновременно видеть повсюду; он был занят и очень печален.
— Здравствуйте, фрекен д'Эспар. Вы могли бы прийти в более счастливую минуту, сегодня здесь сплошь скорбь и отчаяние.
— Да, я слышала. Два смертных случая.
— Слов нет для этого. Он был необыкновенно милый человек, мы привыкли к нему, мы не могли обойтись без него. Выдумывал каждый вечер увеселения для пансионеров, был мастер на все руки, инженер туда, инженер сюда; по мнению всех знатоков в нем погиб большой драматический талант. И так окончить дни свои!
— Что я хотела сказать…
— Вы хотели побеседовать с господином Флемингом. Он, вероятно, у себя в комнате, я пошлю за ним,
— А американская семья?
— Какая?
— Американская семья, которая желала говорить по-французски.
— А… а, ну, да! Она приедет, мы ждем ее в скорости, может быть, больше чем одна семья, приедут несколько семейств, целое общество. Жизнь и лечение пойдут ведь своим путем, хотя смерть инженера… я собираюсь сейчас вызвать по телефону нового руководителя работами.
— Вот как! Значит, никто не приехал?
— Ловиза, — позвал адвокат, — подите, пожалуйста, к графу и скажите, что фрекен ожидает его здесь. А вы, фрекен, будьте добры, пройдите пока в читальный зал. Простите, что я так занят!
Пришел господин Флеминг и они ушли в лес, чтобы остаться одним.
Даже он был поглощен смертью инженера и заговорил об этом, но фрекен перебила:
— Знаю, поговорим о нас.
— Да, о нас! Нам надо придумать что-нибудь.
— Никогда не приходите больше на пастбище, — сказала она, — я боюсь за вас.
— Он сказал это?
— Да.
— Я, действительно, прихожу не ради него, — презрительно сказал господин Флеминг, — прохожу прямо к вам, минуя его. Разве он этого не понимает?
— В том-то и дело, что понимает, и не желает этого больше терпеть.
— Что же нам делать?
— Он требует, чтобы вы уехали. Господин Флеминг с достоинством:
— Я не уеду.
— Я сказала, что вы уехали.
Молчание. У обоих было такое чувство, что у них нет выхода.
— Нам надо бежать, — сказал он.
Фрекен была умнее, она понимала невозможность этого плана и сказала:
— Я об этом много думала, но он нагонит нас на полпути к станции. Ребенок…
— Ребенка, само собою понятно, возьмите с собою!
— Его надо на руках носить, он еще слишком мал, его ни на минуту с глаз спустить нельзя. Нет, поговорим серьезно: нельзя ли сделать так, как будто ничего не было?
— Можно, — сказал он, — ленсман был очень благосклонен, может быть, он поможет нам…
Она перебила:
— Нет, только не ленсман. Вы должны пойти к пастору. Что может сделать ленсман? Но пастор… Я слышала, что это наверно можно уладить; вы должны заявить протест против того, что я выхожу замуж за другого: вы — отец ребенка, а я — мать. Я напишу бумагу об этом,
— Я пойду, — сказал он.
Она снова оказалась предусмотрительной и не была уверена в том, что можно безопасно действовать таким способом.
Закон, может быть, окажет им поддержку, ну, а другая сторона, Даниэль, что он сделает?
Господин Флеминг был человек слабосильный, но он не был трусливым зайцем, он не пугался того, что сделает Даниэль:
— Можно же повлиять на него доводами рассудка, — сказал он.
В этом фрекен сомневалась, она пыталась уговаривать его.
— Ну, в таком случае, пусть делает, что хочет!
— А вы не боитесь? — спросила она. — Ведь он способен на отчаянный поступок.
Он спокойно, без похвальбы, отрицательно покачал головою; его достойная, красивая осанка внушила ей доверие. И когда он, взяв ее за руку, сказал:
— Главное, что вы хотите быть моею! — жребий был брошен, она перестала колебаться, ей казалось, что никогда не быть ей хозяйкою на сэтере.
Они вернулись в санаторию и пошли в курительную комнату, было решено, что она останется к обеду; ведь Даниэль был так великодушен, разрешил ей пробыть там, сколько она сама захочет. Ее все знали в санатории, — даже новые пансионеры; когда она подходила, они начинали шушукаться и смотрели на нее, измеряли взглядами; пожалуй репутация ее была небезупречна. Не было никакого сомнения в том, что господин Флеминг, граф Флеминг пользовался величайшим уважением и оказывал известное влияние и на ее репутацию, без него на нее смотрели бы, как на какое-то ничтожество, а, может быть, совсем выпроводили бы вон.
Месть фрекен д'Эспар состояла в том, что она немного свысока смотрела на знакомых и незнакомых; о, она умела, когда хотела! Что значили здесь все эти толстяки, эти пивные бочки, эти уроды? То были больные, сплошь пациенты, а фрекен не нуждалась в воде из Торахуса, чтобы сохранить свою фигуру. Так как господин Флеминг уклонился от беседы на французском языке, она не могла показать, кто собственно она была; но ректор Оливер отличил ее преимущественно перед другими и таким образом ее стол стал центром внимания.
Было много гостей за маленькими столиками, но они забывали о чтении газет, только сидели и слушали.
За обедом присутствовал и доктор, новый доктор, который никому не позволил бы свысока посмотреть на себя. Да. И вот он подошел к фрекен д'Эспар с протянутой рукой, поклонился ей и поболтал немного с нею:
