За пыльными полицейскими кулисами чёрт знает что творится. Вдруг этот случай станет достоянием дурналистов?
Он намеренно исказил «ж» на «д». От волнения у него даже выступила смага на губах, которую он торопливо отёр сложенным вчетверо элегантным носовым платком.
– Дорогой мой, – поспешил успокоить Суховей, – неужели вы полагаете, что я не учитываю этот фактор? Известно, лист лучше всего прятать в лесу, где много ему подобных. А можно поднять немыслимый хайп вокруг какой-нибудь нелепой административки – как было с задержанием мальчишки на Арбате. Всю страну на уши поставили! А под шумок совсем другие дела проходили незаметно. Торговля общественными эмоциями – современное импортное искусство, надо тонко учитывать интересы и свойства среды в данный момент времени. Для того мне и нужны плотные контакты с погонниками, чтобы они, помимо прочего, перекрыли утечку в СМИ, обошлись без медийного присутствия. Финальная стадия операции, так называемый отход, – всегда самая сложная. В решающий момент мы с вами должны быть на связи. При любом повороте событий мне – снова подчёркиваю, не вам, а именно мне! – предстоит действовать мгновенно.
– Валентин Николаевич, голубчик, я безмерно рад, что судьба в лице Боба свела меня с таким вдумчивым человеком, как вы. Я шёл к вам, поначалу не понимая, чем вы можете помочь, поскольку основательно подготовился к делу. Но вы повернули его совсем иной стороной. Верно! Самое главное – стратегия выхода из ситуации. Этот Микоян глядел в корень. Объективно получается, что главной фигурой в успешной реализации моего замысла становитесь вы. – Подлевский явно намекал на материальную благодарность.
– Вынужден вас огорчить, – ответил Суховей. – Если, не приведи господь, по каким-то причинам реализация вашего замысла сорвётся, моя роль возрастёт многократно. Я обязан – именно обязан! – обеспечить вашу общественную безопасность, любой ценой выдернуть вас из этого дела. Хочу быть предельно откровенным: я слишком дорожу доверием нашего общего друга и не могу не выполнить его указание. Сделаю всё, что необходимо. Но, повторюсь, нужна ваша помощь. Первое: дождаться моего сигнала о возможности приступать к решающему этапу. Второе: моментально информировать меня о ходе этого решающего этапа.
– Слушаюсь, товарищ командующий! – повеселел Подлевский. – Сегодня вы вправили мне мозги, особенно по части сроков. Кавалерийская атака, которую я планировал, отменяется. Мы же не какие-нибудь свирепые японские якудзе. И чайку с полонием подавать не будем. Но давить, постепенно нагревая ситуацию, нервы вымотаем до ментальной травмы, как советует некий актёр, усердно пьющий сын своего великого отца. Ещё разок предложим очиститься от исторической коррозии, вернуть взятые в долг безгрешные деньги, как говорится, натурой. Подключим некую дщерь оккультных наук – есть у меня на примете одна тонная экзальтированная дамочка, селёдка под шубой, а не женщина, своего рода метресса для инфанта, способная производить внушения. Эти манёвры дадут время для ваших стремлений. Всё ясно, Валентин Николаевич! Да-а, сегодняшняя стерляжка была великолепна.
Он расплатился банковской картой, держа фасон, щедро накинул чаевых. Посетовал:
– Греф заявляет, что наличие кэша в кармане – это анахронизм. А как быть с чаевыми? Правда, в Америке их автоматически вписывают в счёт…
В один из свободных субботних дней предзимья, когда в душе запутанным клубком переплелись радость от общений с Донцовым и тревоги о наползающих квартирных бедах, Вера отправилась в пешее путешествие по Москве, чтобы «причесать мысли». На прогулочном шаге ей всегда думалось лучше, полярные эмоции как бы туманились, размывались воспоминаниями о знакомых местах.
Ну бывают же в Москве неудобные маршруты! Вроде бы недалеко, а транспортом не доберёшься. На метрянке нет близких станций, автобусом – уйма пересадок с длительными субботними ожиданиями. Вот и решила пойти пешком с Полянки на Плющиху. Выйти на Садовое, через Крымский мост до Зубовской, а за ней нырнуть в переулки на задах огромного здания Академии Фрунзе. Она не помнила адреса, который был ей нужен, зато безошибочно знала, какую и зачем избрала конечную цель.
Дом Палибина!
Отчасти – чтобы вновь восхититься изумительным и скромным творением послепожарного деревянного старомосковского зодчества, чудом выжившего среди бетонных нагромождений новых веков. Но главное – углубиться в душеполезные воспоминания об этом удивительном доме, которые, по её разумению, должны навести порядок в растрёпанных чувствах. Ей казалось, – нет, она была абсолютно уверена! – что Дом Палибина, возвышавшийся в сознании над повседневным бытием, формально никак не причастный к нынешним печальным обстоятельствам жизни, укрепит её духовные тылы.
На Крымском мосту она вспомнила, что за ним, в старом корпусе Института международных отношений, ей, ещё школьнице, по случаю, а вернее, по знакомству, довелось попасть на громкую по тем временам лекцию о «макиавеллиевском кентавре» – государственная власть должна базироваться не только на силе, что закономерно, но также на согласии с гражданами.
И сразу поток мыслей умчал в сегодняшние дни, когда, по её твёрдому убеждению, сила русского государства являет себя лишь во внешней сфере, а внутри страны власть стала дряблой. Не к добру всё более размашистые шатания между чрезмерными вольностями под лейблом «демократии», этим американским мессионизмом, символом и кнутом всемирного влияния – ну, точно, как коммунизм в СССР! – и отрицанием национальной идейной доктрины. Уличные строгости стали важнее согласия, тупой напильник власти начал подгонять жизнь под режЫм, заглушая общественные течения.
Уже в студенчестве она снова наткнулась на формулу Макиавелли, но совсем в ином смысле – георгий фёдоровском: о различиях между свободой и волей в русском сознании. Свобода личности немыслима без соотнесения со средой, а русская воля всегда только для себя. Но в отличие от «мессианства демократических свобод», – на деле только для элиты, – которыми по чужому наущению чрезмерно увлечены властвующие, русская воля спрятана в глубоких тайниках народной души, никак не проявляя себя. Однако случается в истории, когда свободу слишком неуёмно эксплуатируют одни, беспощадно ущемляя других, когда чаша несправедливости становится с краями полна, и, не приведи господь, воля вырывается наружу. Подумав об этом, Вера поймала себя на мысли: куда ни кинь, везде упрёшься в нынешний день. Время сгущается.
Увидела издали красно-белую пряничную церковь в начале Комсомольского проспекта, в народе наречённую Капельской, и припомнила выступление отца Дмитрия Смирнова в Доме литераторов, куда тоже попала по случаю. Необременённая домашними хлопотами, она любила общественные диспуты, хотя не всегда понимала их суть. О многом в тот раз говорил священник: о борьбе числа со словом, денег с нравственностью, об угрозе утилизации русского исторического наследия, о попытках размыть добро и зло, о деградации норм приличия, популяризации пороков, дабы заменить образ России как «Третьего Рима» хештегом развратного Вавилона. По словам Смирнова,
