чай в стакане мешает, отводит глаза.
– В каком смысле?
– В том самом. Ты ведь не просто так приехал. Вид у тебя какой-то потерянный, хоть и хорохоришься. Что случилось?
– Да ничего. Ровным счетом ничего. Соскучился, вот и приехал.
– Не верю. Что соскучился – верю, но не в этом причина главная. Ты, часом, не болен? Сердечко как?
– Стучит. Все нормально, дочка, не волнуйся.
– Ладно… А скажу я тебе вот что. Нельзя жить в долг перед самим собой. А ты именно так живешь, мне кажется. И знаешь, почему? Потому что один. Привык к одиночеству, а на поверку жутко тоскливо, разве не так? Если бы жива была мама… Ты что заблагорассудится можешь делать, право имеешь, и возможностей куча: «по щучьему велению, по моему хотению…» Деньги у тебя есть, но покоя в душе нет, я же чувствую. И не могу помочь. И дело не в расстоянии, не так уж велико оно. Я думала иногда предложить тебе сюда переехать, в деревню нашу, дом купить. Потом поняла: не сможешь жить, как мы все, метаться начнешь, изъедать себя. Эктон не для тебя (угадала, умничка, его подспудное желание и тоже пришла к выводу – неосуществимо). Тебе везде будет плохо, пока не влюбишься. Да-да, не делай глаза удивленные. Это говорю тебе я – твоя дочь, взрослая женщина. Ты ведь у меня не старый еще, бабы на тебя смотрят, я замечала. Ты им нравишься. Отдай, наконец, долг самому себе и больше не занимай.
Костя слушает и диву дается: неужто это Дина подталкивает его к тому, чему прежде противилась всей душой? Она бы глаза выцарапала Маше или любой другой, посягнувшей на право претендовать на него. А когда джекпот выпал, так особенно забеспокоилась, как бы не объявилась претендентка на отцовский капитал. Неужто и впрямь выглядит он таким потерянным, неприкаянным, несчастным, что его собственная дочь жалеет? Может статься, впервые. Рассказать про Наташу? Нет, не станет открываться, даже дочери. Пусть останется с ним и в нем.
– Ницше, кажется, сказал: «Наш долг – это право, которые другие имеют на нас». Действительно, не хочу никому быть должным, и прежде всего самому себе. Все остальное, Диночка, в руках судьбы.
– Судьбу за хвост ловить надо. Ты богат. Я хочу видеть тебя еще и веселым, счастливым.
– Счастье, дорогая дочка, не реальное состояние, а игра воображения. Мы выдумываем счастье и только так достигаем. Кто на миг, кто подольше.
Долго они еще говорят в тот вечер. Так откровенно, как, пожалуй, никогда прежде. Совсем другой предстает перед Костей дочь, поражается он – как, плохо, оказывается, ее знает. Открывается не замечаемое им прежде, это-то и отрадно. А напоследок и вовсе изумление – сообщает Дина, что решила рожать. Марио настаивает, она не возражает. Так что станешь ты дважды дедом. Ты рад? Еще бы он не рад! – обнимает дочь, и такое тепло неизбывное приливает…
Через три дня Костя уезжает. Загостился, пора и честь знать. В Манхэттен, в Манхэттен! Гонит неотступное желание все резко изменить: не ведает, что изменить, как, в каком направлении, одно знает – когда. Сей час, сию минуту.
Половина следующего дня уходит на необходимые звонки, выписывание платежных чеков, включая дикие суммы на трех кредитках (сказано ведь – не жить в долг перед собой), стирку носков, трусов, маек, сбор вещей. Ехать, ехать, немедленно. Но куда? И тут в голову ударяет – Лас-Вегас. А что, хорошая идея! За игрой от мрачных воспоминаний отвлечется. Тем более с игорной столицей у него особые счеты – не долетел три года назад. Теперь надеется долететь.
В шесть часов вечера он – в JFK. Пробует сесть на подсадку в самолет, летящий в Лас-Вегас. Везет – свободные места есть, и он вылетает вечерним рейсом. Весь путь не открывает глаз, пытается забыться, дремлет, на короткий миг засыпает, а мозг не отключается, и с каждым часом полета идея с Лас-Вегасом почему-то видится все менее удачной и все более удручающей; пилит и пилит мысль-ножовка: зачем, зачем, зачем?
Хватает его не надолго. И раньше, и теперь не может пробудить в себе страсть к игре. Не страсть выходит – страстишка. Раньше – понятно, возможностей не было, проигрывать трудовые жалко, нынче – играй до упаду, сколько влезет, но скучно, ибо деньги не нужны, а те, кому нужны деньги, не могут позволить себе играть на всю катушку. Вот и объяснение. В казино куш сорвать идут или, по крайней мере, выиграть хоть сколько-нибудь, но если деньги не интересуют по причине их неиссякаемости, то какого рожна дергать ручку автомата, следить за бегом шарика рулеточного и карточным раскладом на столе с зеленым сукном? Куража нет. А без куража какая игра!
В Лас-Вегасе до этого Костя единожды всего был. Давненько. Второй раз собрался – и вместо этого в госпиталь, на операцию. Да и Атлантик-Сити не часто посещает. Не его стихия. И все же именно сюда, будто бегством спасается. Хотя какое тут спасение. Самому себе и впрямь не объяснить. Помнится, поразила его столица азарта контрастом между ночной мистерией, фантасмагорией огней и утренней серой постыдной невзрачностью. Гостиницы одни и те же, а разница – как между пышным празднеством и угрюмыми буднями. Город-мираж, обман, мистификация. Сколь убийственно красиво ни выглядят ночью новые отели, которых тогда и в помине не было: «Париж» ли с Эйфелевой башней, «Венеция» ли с гондолами, «Аладдин» с волшебной лампой, «Беладжио» с фонтанами, все одно – пустое, фикция, невсамделишное. И еще поразила тогда, в первый раз, цепочка сизых от дыма, усталости и переживаний людей, бредущих поутру пешком в аэропорт. Спустили все до нитки, кредитки опустошили, мыслимые и немыслимые деньги откуда-то наковыряли и просадили – даже десяти долларов на такси не осталось.
Играет Костя час-другой в «очко», ловит удачу в рулетке, жмет рычаги автоматов, проигрывает, выигрывает, но больше первое, надоест – идет в ресторан, выпивает шат виски, снова играет и снова выпивает, а после спать, не важно, день ли, ночь ли. В городе-мираже и время такое же неразличимое.
Двух суток достаточно. Тошнить начинает при мысли, что снова играть надо. А не играть, так чем заниматься? Днем, несмотря на начало октября, жарко, за девяносто, не погуляешь, да и смотреть не на что, серо и безрадостно окрест. Ночью же… Ночью есть чем заняться, коль играть обрыдло. Журнальчики бесплатные, карточки валяются на тротуарах с физиономиями, телесами полуголыми и телефонами. Подбирает несколько штук Костя, идет к себе в отель, просматривает
