прижать к себе казалось неуместным, поэтому я просто взял ее за руку. Приподняв наши переплетенные пальцы, она рассмотрела их с таким любопытством, будто никогда раньше не видела.
– Жаль, что так вышло.
– Не будем сгущать краски, просто вышло не идеально. Думаю, кстати, что по-другому и не бывает… просто хотелось бы, чтобы на его месте оказался кто-нибудь… дурацкое слово… добрый. Я не имею в виду сопливого, перепуганного, обидчивого… это вообще мрак. Мне просто… хотелось бережного отношения. Короче. Вскоре после этого на горнолыжном курорте я, к счастью, познакомилась с одним парнишкой-швейцарцем, его звали Паскаль, и у нас все прошло намного лучше. В смысле, гораздо ближе к моим представлениям. Никакого, конечно, единения душ, но весьма… гладко и умело.
– Такова, значит, твоя оценка.
– «Настоятельно рекомендую. Рассчитываю повторить». Но тебя, наверное, подробности не интересуют, правильно я понимаю?
– На самом деле нет. Но тебе, наверное, легче будет считать, что именно это и был первый раз.
– Вряд ли получится. Но ты, мой невинный друг, обязан дождаться кого-нибудь особенного, с кем ты сможешь прийти к согласию и вспоминать потом с улыбкой.
– Найти практическое решение.
– Именно так. Найти практическое решение.
– Только в том случае, если такой человек вообще существует.
– Ну да. – Она рассмеялась. – Только в этом случае.
Однако теперь у нас наметился план. Голова шла кругом; возвращаясь с реки, я обдумывал, как лучше его провернуть. План – отличный, просто суперский – не давал мне покоя, и я, ухмыляясь в потемках, незаметно дошагал до дому.
Обычно ко времени моего возвращения отец уже лежал в постели, а я принюхивался к оставленному в раковине стакану, проверяя, нет ли запаха виски. Меня преследовала фраза «не совмещать с употреблением алкоголя», и я давно готовил разговор, не назидательный, а как бы между прочим, чтобы указать на это отцу. Вопроса о лечении мы не касались, но в принципе он уже назрел. Теперь, когда у меня появилась Фран, я мог говорить обо всем на свете.
Но именно в тот вечер, когда у нас наметился план, из дома доносилась музыка, отчетливо различимая уже на подходе: знакомый мне до мельчайших деталей альбом Джона Колтрейна «Giant Steps». Отца я застал с конвертом от пластинки в руке: стоя у проигрывателя, он как припадочный тряс головой, словно его подбрасывало на булыжниках.
– У нас сегодня праздник? – прокричал я, обозначив свое присутствие.
Он повернулся: рубашка расстегнута, волосы всклокочены. На крышке проигрывателя стоял большой фирменный стакан скотча.
– Ну наконец-то! Совсем чуть-чуть с ними разминулся.
– А кто приходил?
– Дружки твои. Этот, как его…
– Харпер?
Харпера отец недолюбливал, считая его хамоватым и ограниченным.
– И иже с ним.
К остальным папа относился еще хуже и сам, в свою очередь, вызывал у них любопытство, смешанное, надо думать, с издевками. Я до недавних пор содрогался, когда вспоминал, как он, изображая гостеприимного хозяина, ставил им вторую сторону альбома «Bird and Diz», а парни, у которых грелось в руках пиво, отчаянно переглядывались – ни дать ни взять пассажиры, задумавшие обезвредить террориста. По своей привычке они даже моего отца наградили прозвищем, Джазист, и от одной мысли о том, что он общался с ними напрямую, в мое отсутствие, у меня зашлось сердце.
– Ты им сказал, где я?
– Сказал, что ты на репетиции.
– На репетиции?
– Они, похоже, в курсе.
– Потому что ты им выболтал!
– Нет. Послушай…
На телефонном столике, где мы держали меню домовой кухни с доставкой, лежал большой, сложенный вчетверо лист глянцевой бумаги с голубой точкой клейкой пасты в углу. Почерком Харпера: «Мы соскучились, темнила! Сплошные тайны!» Не вскрывая упаковки, я уже понял, что внутри.
На прошлой неделе мы нащелкали фотографий: Алина вызывала нас по очереди, чтобы мы позировали на белом фоне. Для пущей злободневности было принято решение создать коллаж по типу постера «На игле», с использованием того же шрифта и цветовой гаммы, то есть сделать индивидуальные черно-белые характерные портреты всех участников и расположить как на щитах «Их разыскивает полиция». «От каждого мне нужна харизма, – повторяла Алина, – определенная бравада, как у кинозвезд». В результате я получил удручающее изображение с мертвыми глазами, как на моих школьных фото, усугубленное тем, что у меня в руках была шпага, направленная прямо в объектив. Ну и ладно, все равно никто этого не увидит, подумал я, недооценив действенность рекламы.
– Я считаю, ты очень классно получился, – сказал папа, – со шпагой, в образе.
Я уже рассказывал ему о постановке, когда пребывал в благородной эйфории после ночной вечеринки. Мы стояли у раковины – я мыл посуду, отец вытирал; если не видеть лиц, общаться всегда было проще, и я уже подумывал, что идеально было бы сидеть в разных комнатах. И перекрикиваться через дверь.
– Бенволио.
– Кто-кто?
– Парень по имени Бенволио. Друг Ромео. – Я скосил глаза: отец запрокинул голову, пришел в замешательство, но развеселился.
– Откуда вдруг такая тяга к сцене?
– Не знаю. Просто подумал, это будет… ну, прикольно.
– И как? Прикольно?
– Ага. Там хорошие ребята.
– Повтори, кого ты там играешь?
– Бенволио!
Он пробормотал это имя себе под нос, как будто припоминал забытого одноклассника.
– Большая роль?
– Ну, не титульная.
– Как-как?
– Довольно большая.
– То есть… со словами?
– Слов полно. Есть даже пара монологов.
– Значит… мне придется идти?
Я засмеялся:
– Нет, папа, против воли – ни в коем случае.
Он задумался.
– Пьеса длинная?
– Довольно длинная. Говорю же, тебе совсем не обязательно…
– Поглядим еще. Поглядим, – сказал он, подцепив вилкой со сковороды остатки яичницы. – А я-то понять не мог: где тебя носит? Ну, думаю, по улицам шляется, ждет, когда я лягу.
Именно этим я и занимался. Отец подставил сковородку под струю, и больше мы к этой теме не возвращались.
Теперь, по дороге к дому Харпера, я убеждал себя, что ничего страшного не произошло. Я даже отрепетировал мизансцену: бросить «Ничего страшного» и еле заметно повести плечами. В конце-то концов, это Шекспир, а не какой-нибудь там балет. Массивный дом стоял посреди чистого поля; во всех окнах горел свет. Прислонив велосипед к бетономешалке, я побежал к дверям, не забыв изобразить кривую самонадеянную полуулыбку, которая говорила: «Ничего страшного».
Мне открыл Ллойд.
– Чтоб мне пропасть, неужто это ты?
– Здорово, Ллойд.
– Зачем ты здесь, презренный раб, в столь поздний час?
– Слушай, Харпер дома?
– О да, сиих пределов не покинул. Впущу, уж так и быть…
Ллойд с поклоном пригласил меня войти.
– …но обоюдоострый меч оставь у входа.
Я шагнул в прихожую.
