- Да? - расцвела Поля.- Иван Алексеич! Значит, кончили зарок-то?
Журкин ответил уклончиво:
- Попробую маленько, сыграю.
Работал он на другой день рассеянно, непоседливо. Хотя дружина была вполне готова к показу и, можно сказать, сама рвалась к этому делу, Журкин все боялся упустить что-нибудь. Выбегал посмотреть, принесли ли обрезок рельса для тревоги, так ли расчистили двор... Да и вообще близость праздника возбуждающе просвечивала всюду. В цехах стало нарядно от красных, развешанных гирляндами полотнищ.
Близился назначенный час. И Поля, главное, и Поля-дуреха захотела прийти на свою голову! Журкина опьяняло предощущение торжества. Понятно, не мог он предвидеть, как все это кончится на самом деле.
К шести часам на дворе временно приостановили работу. У сараев замешкался любопытствующий народ. Шоферы заглушили грузовики, слезли с машин. Появился Подопригора с парнем из газеты. Пришли товарищи из завкома, пришел начальник цеха Николай Иваныч. Напоследок Поля пробежала из калитки, смешливо зажимая рот.
Двор в середине был пуст. Из окон доносилось неугомонное рычание станков.
Ждали.
Журкин вырвался из дверей цеха. Бегучим шагом пересекал двор. Его сапоги были зеркально начищены, пиджак в талии лихо перехвачен ремнем. Поля ахнула, схватилась руками за щеки: бороды у Журкина не было. Мчался по двору черноусый и чернобровый молодчага в золоченой каске.
А у самого Журкина заперло дыхание. Народ рябил перед ним, народ кружился, народ смотрел, конечно, восхищенно. От пронзительной гордости глаза у Журкина залило слезами. Он подбежал к Подопригоре, отдал ему честь и рывком, по-военному, тряхнул руку. Больше не удостоил никого.
Человек, стоявший около подвешенного на столбе обрезка рельса, не сводил с Журкина глаз. Журкин, подбоченясь, по-командирски махнул ему рукой. Человек упоенно заколотил по рельсу палкой.
Дикие, вопящие звуки тревоги... Они оборвались внезапно. И в окнах смолкли станки. Тишина напряглась ощущением настоящей, невыдуманной беды...
И с двух противоположных концов завода высыпали во двор дружинники. Легкие, ярые, поверх пиджаков перетянутые ремнями, двое в касках. За ремнями - топоры. Четверо и еще четверо схатили по лестнице, мчали эти лестницы по двору. Еще четверо катили и разматывали катки со шлангами. Журкин приложил свисток к губам, резанул трелью.
Лестницы взлетели кверху, уперлись в карнизы, переливающиеся зыбью праздничных флажков. Двое и еще двое кошками скакнули на крышу, выхватили топоры, снизу подтягивали шланги. Журкин, помутневший, свирепый, обернулся к зрителям:
- Граждане, это будто вон там занялось, в куточке, за трубой.
Парни молотили крышу обухами топоров, воображаемо взламывали ее; валил воображаемый раскаленный дым, норовя удушить... Журкин гаркнул:
- Воду.
Зычно у него получилось, вроде как тогда в вагоне- "ст-тееклы вст-тав-лять!" Дружинники подводили шланги к пожарным кранам. На крыше размахивали шлангами, целились в ожидании воды. Воды не было.
- Вод-ду д-д-да-вай! - остервенело заорал Журкин.
Дружинники растерянно туда и сюда вертели краны, но шланги оставались вялыми, пустыми. На крыше происходило явное замешательство. Журкин, разъярившись, сам подбежал к крану, отпихнул дружинника, начал орудовать ручищами. Потом отвернул шланг, посмотрел...
К нему уже неторопливо подходил Подопригора, за Подопригорой - парень из газеты, в болотных сапогах, с кожаной военной сумкой через плечо. Журкин поднялся с колен, запыхавшийся, потный, с жалкими глазами.
- Озорство,- бормотал он. Потом вместе с Подопригорой и парнем направился ко второму крану. И в тот кран, как и в первый, был глубоко, накрепко загнан дубовый клин.
Подопригора вскользь осмотрел, ощупал.
- Кто-то подарочек к празднику удружил.- Он положил Журкину руку на плечо.- Ты, друг, духом не падай, показал ты здорово... А этим делом мы займемся.
И на мгновение, без слов, одним взглядом перемолвился с парнем из газеты.
После полдня отшумели разноцветные толпы на широкой степной площади Красногорска. Заводская молодежь, с которой Журкин участвовал в шествии, тотчас разошлась в разные стороны; Журкин примкнул на обратной дороге к своим барачным, но и те разбрелись, по-праздничному, кто куда. В запасе целый день безоглядного отдыха!
В полупустом бараке окна и двери были распахнуты настежь. Ветер гулял по просторному помещению (печек больше и в помине не было), среди чисто застланных коек. Запах прохлады, запах теневой стороны дома... Журкин постучал к Поле, попросил ее выдать заветный сундучок. Расположившись на койке, бережно вынул из него гармонью, обдул ее со всех сторон, полюбовался. Богатая была гармонья! За цветистой резьбою, с боков ее, переливался шелк. Мехи блистали никелевыми наугольниками. За перламутровыми ладами таились волшебные голоса, по которым так истосковался слух!.. И снова почувствовал в себе гробовщик силу игры, ту самую рвущуюся без удержа, переворачивающую все нутро силу, которая когда-то заставила рехнуться три села... Нет, он уложил свое сокровище обратно. Ее нужно было сберечь, эту силу, донести туда, до березок, и уже там - хлынуть! И он заранее видел изумленного, прошибленного насквозь тоской Подопригору, видел слезы в горящих Полиных глазах. Тоска, беда... "Истерзанный, измученный, наш брат-мастеровой!"
С воли пришел Петр, принаряженный, но что-то скучноватый. Вяло скинул кепку, вяло побалагурил насчет гробовщиковой бороды, присел.
- Иль куда собираешься, Ваня?
Журкин ответил - куда. Петр оживился.
- Я тоже присоединяюсь к вашему обществу.
- Ну-к, что ж,- сказал сдержанно Журкин.
Петр только сейчас заметил раскрытый на койке сундучок.
- А гармонья на что?
- Играть буду, нынче праздник.
- Ага-а-а...- понимающе и чуть-чуть глумливо протянул Петр в нос.Та-ак. Зарок ломаешь, Ваня? Достиг?
- Дак мне что... был бы только кусок верный.
Петр прищурился одним глазом - пристально, многозначительно.
- А ты думаешь, он верный у тебя?
Журкин молча отвернулся, запирая сундучок. Неприятно ему было, что Петр незвано навязался в компанию, а разговоры эти запутывали опять, омрачали... И воспоминание о вчерашнем, как ни отвертывался от него Журкин, то и дело набегало недобрым ветерком.
Поля уже стояла, насквозь светилась в дверях, звала. В руках у нее кошелка. Журкин взял сундучок, потом из шкафчика еще кое-что, секретное, а Петр, конечно, кавалерственно выхватил у Поли кошелку. Нет, праздник-то все-таки получался.
Подопригора ожидал по дороге у рабочкома.
И еще по тропкам и дорогам двигались нарядные люди, с узелками и без узелков, направляясь туда же - в березки. Березовая рощица - вот она, над Красногорском, на горе. За стволами ее светилась степь, российская сторона... Туда же, в березки, пробирались по площадке Коксохима и Тишка с Василием Петровичем, оба без кепок, в голубых майках, а Василий Петрович нес на плече гитару, как ружье. Майку Тишка надел в первый раз и на гулянку вышел тоже в первый раз.
По ухабам сзади валил грузовик, попутный грузовик, и Василий Петрович гитарой загородил ему дорогу.
За рулем сидела молодая женщина. Она остановила машину не совсем ладно, мотор заглох. Василий Петрович, как хозяин, закинул гитару в кузов и ловко вскочил одной ногой на колесо.
- Что это я тебя будто не знаю. Давно ездишь?
Женщина ответила, что недавно. Она ездила несколько дней с инструктором, а теперь, в праздник, ей дали попрактиковаться одной. Женщина была приветлива и немного сконфужена.
- Ну, вали! - поощрил ее Василий Петрович.
Женщина хотела вылезти, чтобы завести мотор. Но Василий Петрович спохватился:
- Куликов, подсоби, живо!
Тишка, дичась, рванул у женщины из рук заводную рукоятку.
- Зажигание-то проверил? - строго окликнул его сверху Василий Петрович.
Тишка покраснел и, просунувшись через окно в кабинку, поправил рычажок. В кабинке около женщины райски пахло. И Ольга увидела около себя напряженные, совсем детские, загнутые ресницы.
Когда машина двинулась, Василий Петрович присел на угол кузова и всей пятерней хватил по струнам. И Тишка захохотал. Но Василий Петрович не смеялся, он пристально глядел куда-то в сторону, он даже вскочил и замолотил кулаками по крыше кабинки.
- Стой! Стой!
Вдоль тепляка, вдоль бесчисленных штабелей шамотного огнеупорного кирпича брел человек. Одна губа его была рассечена надвое, глаза кровяные. С похмелья все ему было ненавистно. И хотелось пить. Он увидел в тени тепляка водяную колонку. Подле никого не было... Человек приналег животом, что-то отвернул в колонке, и вода ударила из нее фонтаном. Человек ловил струю ртом, но его отшибало. Вода шумела, толстым столбом била вверх, ручьилась по земле... Человек попробовал завернуть гайку, но не смог, да он и не очень старался. Плюнув, махнул рукой и, не оглядываясь, поспешно свернул куда-то за кирпичи. А вода рвалась с треском, выше стропил тепляка, вода низвергалась на землю, сливалась в блистающие лужи. И уже не лужей, а целой рекой подтекала под драгоценный импортный, купленный на золото шамот...
