Некто Освальд Ли Фу Чен, сын состоятельного скорняка, державшего салон меховых изделий на Пикеринг-стрит, скончался двадцати двух лет от роду и постоянно являлся во сне родителям. Однажды он сообщил отцу о своем намерении сочетаться законным браком. Очнувшийся от горячечного бреда скорняк не спал до рассвета, а утром поведал ужасную новость супруге. В беседе с сыном он был вынужден дать согласие на его женитьбу. При этом сын назвал невесту - девушку из дома сорок восемь на Изумрудном холме. Она частенько играла в крошечном дворике, обнесенном чугунной решеткой, когда Освальд шел в школу, расположенную в конце той же улицы, неподалеку от "Лавки одной цены".
Скорняк нанял сваху. Ее рассказ вызвал ужас у матери девочки, которой едва исполнилось пятнадцать. Но как отказать? Противиться желанию покойника - значит накликать в дом привидение.
В день брачной церемонии мать привела невесту в дом жениха. Девушку поставили возле черной лакированной доски с золотыми иероглифами - это и был её жених...
- Такова история моего замужества, - сказал Барбара, втискивая свой двухдверный "фордик" между машинами у кромки тротуара.
- Вот тебе ключ, выйди из машины и открой калитку в решетке...
- Это та самая решетка, за которой играла девочка из твоей сказки? спросил Шемякин.
- Та самая и не из сказки... Пошевеливайся! За труды я тебя покормлю...
Он приоткрыл дверцу и сказал:
- Барбара, может... может, я открою, конечно, калитку, да и пойду?
- Пойдешь? Тебе действительно хочется это сделать?
- Я в том смысле, что...
- Что бросишь на меня тень? Или ты веришь в привидения и боишься их ревности? - спросила она. - Не страдай. И после того, как ты посетишь меня, я буду относиться к тебе с прежним уважением... Ведешь себя, как жеманная леди!
В ладонь Бэзила вмялся черный цилиндрик величиной с тюбик губной помады.
- Что с этим делать?
- Штуковина называется активатор, электронный активатор... Вставишь в замок и наберешь кнопками двадцать пять, потом десять, потом один девять шесть ноль... Это дата моего рождения. Надеюсь, ты не забыл, что у китайцев возраст исчисляют со дня появления на свет плюс девять месяцев? Я представитель предыдущего поколения и не опасаюсь за твою и свою репутации...
- Сколько же ты даешь на разницу между поколениями?
- Двадцать пять лет хватит?
- С запасом, - ответил он, входя за ней в крохотный дворик, где под навесом, как и в прошлый раз, две недели назад, курилась жертвенная палочка в алтаре на привинченной к стене металлической полке. За наружными створчатыми дверями оказались вторые, решетчатые и тяжелые, а за решетчатыми ходили на шарнирах и третьи - в половину человеческого роста.
Бэзил сбросил ботинки перед высоким красным порогом и вздрогнул: под ярким светом мощной лампы, предостерегающе простирая длинный палец, скалил квадратный рот Будда с отвисающими до плеч мочками ушей.
Квартира оказалась на втором этаже, куда нужно было подниматься мимо Будды по лакированной лестнице. Бэзил цепко хватался за перила. Ноги в носках скользили на навощенных ступеньках.
Длинный диван, полка с книгами, торшеры из китайских ваз и плоский ребристый телевизор, похожий на батарею центрального отопления, разделяли просторное помещение на отсеки - гостиную, кухню, спальню и кабинетик. Кухня походила на медицинскую операционную.
- Падай на диван, - сказала Барбара, - а я приготовлю нечто... В качестве помощника шеф-повара тебе поручается развлекать меня содержательными разговорами. Если хочешь, как говорят американцы, "воспользоваться ванной", это вон там...
"Вон там" оказалось углом, занавешенным пластиковой ширмой, на которой были нарисованы дамы и кавалеры, прогуливавшиеся возле Вестминстерского аббатства в Лондоне.
- Ты в Москве живешь в квартире или гостинице?
- В квартире. Но это не родовая квартира. Я раньше жил не в Москве. Мой город назывался Кимры, на Волге. Река такая.
- Кимры? И куда делся дом?
- Сгорел. Пожар...
- Ох, не дай Бог... Зато страховку отхватил! Ничего, построишь другой. Скажи по-русски Москва!
Бэзил сказал.
- Теперь название улицы, только произноси его так, будто сообщаешь своей русской подружке, хорошо?
Бэзил произнес:
- Неглинный переулок...
- Знаешь, я приготовлю "южный банкет" и "тарелку лодочника", потом что-нибудь северное, вроде равиолей.
- Ты с ума сошла! Сколько же времени уйдет?
- Десять минут, не успеешь скончаться от истощения... У меня полуфабрикаты и микроволновая печь... Если лень разговаривать, включи телевизор.
Он отнес блюда от микроволновки к широкому прилавку бара, над которым из специальных гнезд свисали рюмки. Достал из холодильника ледяной зеленый чай в фарфоровой фляге. Распаковал льняные пакетики с костяными палочками. Включил торшеры.
За окном разразился ливень.
Барбара прикоснулась щекой к его плечу.
Будто и не космы воздушных корней баньяна раскачивало ветром на улице. Будто капли дождя и не испарялись, коснувшись раскаленной мостовой, а жгли холодом, принесенным со стылых высот над Волгой...
Людей смешанной расы в китайских общинах называют "ни гусь, ни курица". Такое же отношение к смешанным бракам. Гусь женится на курице. Или петух берет в жены утку.
После капитуляции британских войск в Сингапуре в 1942 году стало ясно, что уход непобедимых белых из Азии - вопрос времени, хотя японцы и оказались разгромленными в 1945-м.
Отец Барбары не мог никуда уйти. Кто ждал его в Шотландии? Самой близкой осталась служанка, купленная в нищей китайской семье, главу которой убили террористы на каучуковой плантации в Джуронге. Несправедливо было бы считать отца Барбары наихудшим из надсмотрщиков. Так пал жребий - жертвы избирались наудачу. И было бы так же несправедливо сказать, что женщина, на которую пал жребий быть купленной мужчиной, не способна полюбить своего владельца. За белым инвалидом, разрушавшимся на глазах от болей и запоев, юная китаянка ухаживала так, как не смог бы никто другой...
Всякий брак неповторим. Всякая любовь - единственная. Мать Барбары любила шотландского мужа, как любила бы своего отца, останься он жив.
Благодаря маленькой китаянке оторванный от родины человек, подавленный нуждой и скручиваемый болезнью, оставался сильный духом. Жены и дети прощают любые неудачи и поражения, но не прощают слабости, если понимать их как противоположность мужеству или предательство. И однажды, когда пришли некие люди и потребовали выделять из пенсии, присылавшейся из Лондона, "масляные деньги", отец Барбары ушел из жизни, оформив у нотариуса свидетельство о браке с купленной подругой. На пенсию, за вычетом "масляных денег", втроем было не выжить. Потом пришлось бы продавать Барбару.
Люди, собиравшие "масляные деньги", говорили на странном языке. Человек назывался "лошадью", полицейский - "суховеем", деньги - "арбузными семечками", фонарь - "глазом", а курение опиума - "ублажением дракона". Но ещё в школе Барбара знала, что не они убили отца. Учась в университете, она подрабатывала после занятий официанткой в ночном баре, владелец которого считал престижным иметь в качестве прислуги "ни гуся, ни цыпленка". Это потрафляло свежему чувству независимости от колонизаторов. Однако, обслуживая воротил, Барбара понимала, что и эти ещё не главные хозяева.
На третьем курсе, уже будучи замужем за "привидением", она встретила аспиранта-правоведа Джафара Моха. Его отец, алжирец, работал в прошлом инженером у французов на каучуковых плантациях в Камбодже, женился на кхмерке. Учебу давно осиротевшего Джафара оплачивала мафия. Когда потребовался связной с европейскими клиентами в Гааге, Джафара перевели в тамошний университет. Барбару устроили стюардессой в компанию "Сингапур эйрлайнс". Мафия назначила её "соломенными сандалиями", то есть перевозчиком пакетов, которые она передавала Джафару. Барбара увидела, какая крутая и высокая лестница поднимается от них с Джафаром до "великого дракона", всемогущего босса. А за смерть отца иной цены, чем наивысшей, Барбара не хотела.
Однако воля к мщению испарялась. Барбара узнала, что отец, финансовый журналист до войны и армии, черпал информацию у "триад", китайской мафии, и получал от неё деньги за заказанные статьи.
Вскоре Джафар сел в голландскую тюрьму на шесть лет. По приказу "великого дракона", оплачивавшего его научную карьеру, он признал себя виновным в убийстве, которого не совершал. В Голландии больше шести лет не давали, да и тамошние тюрьмы не сравнить с азиатскими. Но путь домой, в Сингапур, Джафару был заказан. Дома за наркотики могли судить второй раз и приговорить к повешению.
Чтобы Барбара простилась с мужем навсегда, её вызвали запиской на Бенкулен-стрит в Сингапуре. После звонка кто-то несколько минут рассматривал её сквозь стеклянную дверь. Голос в динамике сказал: "Подсуньте ваше письмо Джафару под дверь". Конверт уполз в щель. И тот же голос отпустил: "Все, свободны и прощены".
