что Хелен произнесла намеренно, а что у нее просто вырвалось. Потому что наговорила она немало.
Она заявила (и, вспоминая это, Боб всякий раз бормотал: «Господи…»), что в глубине души всегда считала Бёрджессов семейкой невысокого пошиба. Практически белым отребьем. Деревенщиной. А эта кошмарная развалюха, в которой они росли! И Сьюзан всегда была сукой. Она невзлюбила Хелен с самой первой встречи. Знаешь, что она один раз подарила мне на Рождество? Зонтик!
Хелен потребовала, чтобы Боб немедленно уходил, и он уже вышел за дверь и успел наполовину спуститься с крыльца, когда она проорала ему вслед:
11
Боб ехал, ехал и ехал. Машина неслась по дороге, взбиралась на пригорки, спускалась в низины, по которым текли ручьи, миновала крошечный городок из нескольких домов и одной заправки. Прошел не один час, прежде чем встретился указатель на колледж. Много километров назад дорога сделалась узкой и петляла меж холмов, золотых под осенним солнцем. Иногда дорога вела по вершине холма, и тогда были видны разноцветные поля – бурые, желтые, зеленые, а над всем этим раскинулось бесконечное голубое небо с белыми облаками. Но Боб не замечал всей этой красоты.
– Господи… – прошептал он, увидев городок под названием Уилсон, в котором располагался колледж. И произнес громче, успокаивая самого себя: – Вот колледж, где преподает Джим. Времена меняются. Это не фильм ужасов.
Но отделаться от ощущения, что попал в фильм ужасов, Боб не мог. Было что-то нехорошее в этом убогом городе с узкой центральной улицей под названием Мэйн-стрит. Как будто чьи-то глаза потихоньку следят за красной прокатной машиной, одиноко едущей по пустынным улицам Уилсона субботним вечером.
Брата он нашел в квартире неподалеку от кампуса. Здание частично врезалось в холм, и, чтобы добраться до входа в подъезд, нужно было преодолеть высокую деревянную лестницу. Боб позвонил в домофон и ждал, пока в подъезде не раздались шаги.
Джим приоткрыл дверь наполовину и прислонился к косяку. Под глазами у него залегли лиловые круги, на шее проступили жилы, кадык торчал. Свитер он надел прямо на голое тело.
– Привет, – лаконично сказал он, подняв ладонь.
Поднимаясь следом за ним по лестнице, застеленной грязным ковром, Боб обратил внимание, что носки у брата грязные, а джинсы на нем болтаются. Из-за двери на втором этаже доносилась отрывистая иностранная речь, тянуло чесноком вперемешку с какими-то сладковатыми специями, вонь была просто чудовищная. Джим оглянулся через плечо и поднял палец вверх – мол, нам выше.
Зайдя в квартиру, Джим опустился на зеленый клетчатый диван, а Бобу кивнул на стул, стоящий в углу. Боб осторожно присел.
– Пива? – предложил Джим.
Боб покачал головой. Несмотря на большое окно, под которым стоял клетчатый диван, в комнате не хватало света. Лицо у Джима было каким-то чужим.
– Паршиво, да?
Джим открыл стоящую под настольной лампой коробку пластырей, вынул из нее косяк, лизнул пальцы.
– Джимми…
– Ну как ты, брат мой?
– Джимми, ты…
– Честно скажу, ненавижу эту дыру. Если, конечно, тебе интересно знать.
Джим взял косяк тонкими губами, нашарил в кармане зажигалку, раскурил и затянулся.
– Ненавижу студентов, – сообщил он, все еще удерживая в легких дым, – ненавижу кампус, ненавижу эту квартиру. (Выдох.) Ненавижу вьетнамцев или кто там подо мной живет. От них с шести утра тянет горящим жиром и чесноком.
– Джимми, ты совсем дерьмово выглядишь.
Джим пропустил замечание мимо ушей.
– Жуткое местечко этот Уилсон. Вот сегодня, например, намечается игра в футбол, а на улицах, как всегда, никого. Преподаватели живут там, на холмах, студенты – в общежитиях. – Он снова затянулся. – Кошмарное место.
– Запах от соседей снизу тошнотворный.
– Да, точно.
Джим сидел с безучастным видом. Потер плечо и скрестил ноги, откинул голову на спинку дивана, выдохнул дым и некоторое время смотрел в потолок. Затем оторвался от потолка и обратил взгляд на брата:
– Я рад тебя видеть, Бобби.
Боб подался вперед:
– Господи, Джимми, послушай…
– Слушаю.
– Что ты здесь делаешь?
Лицо Джима заросло щетиной и казалось серым.
– Убегаю. Что еще я могу тут делать? Вот подумал – уютный кампус, умные ребята, шанс начать новую жизнь. Хотя, по правде говоря, учить-то я не умею.
– Студенты есть хорошие?
– Нет, говорю же, я их ненавижу. Хочешь посмеяться? Они не знают, кто такой Уолли Пэкер. В смысле, знают только, что он песни поет. Он для них кто-то вроде Синатры, а про суд они и слыхом не слыхивали. Они даже не в курсе, кто такой О. Джей Симпсон, – во всяком случае, большинство. Все это происходило в их раннем детстве. Они ничего не знают и не хотят знать. Тут сплошь золотая молодежь, Боб. Отпрыски разных воротил. Один из коллег сказал мне, что крупные бизнесмены отправляют детей сюда, зная, что домой те вернутся по-прежнему республиканцами.
– Как ты вообще сюда попал?
Джим пожал плечами, затянулся.
– Да тут один преподаватель лег на операцию или что-то вроде. Вот Алан меня и пристроил.
– А этим часто балуешься? – Боб кивнул на косяк. – Для укурка ты какой-то тощий.
Джим снова пожал плечами.
– Так ты не только травку куришь?! Ты же никогда… Господи, Джим! Вот такая у тебя, значит, новая жизнь?
Джим устало отмахнулся.
– Ты ведь не сел на кокаин или что-то подобное? О сердце бы подумал!
– О сердце. Ну да. О сердце мне стоит подумать.
Боб встал, заглянул в холодильник. Пиво, бутылка молока, банка оливок.
– А им стоит знать, где сейчас О. Джей. Он опять в тюрьме. Вместе с твоим другом Уолли.
– Да. Да, так и есть. – Глаза у Джима покраснели. – Но студенты в Уилсоне на это плевать хотели.
– Я думаю, все на это плевать хотели.
– Да, пожалуй, ты прав.
Боб немного помолчал и спросил:
– Уолли с тобой связывался?
Джим кивнул.
– На этот раз пусть разбирается без меня.
– Думаешь, его посадят? Я не особенно следил за новостями.
– Посадят.
В жизни случаются грустные моменты, и это был один из них. Боб вспомнил, как брат в костюме с иголочки, при дорогих запонках каждый день вещал в микрофон на выходе из здания суда. О том, какую радость принесло ему освобождение подзащитного. Прошли годы, и тот, кого он защищал, видимо, сядет в тюрьму за собственную глупость, непокорность, безрассудство. А его защитник, Джим Бёрджесс, сидит небритый и тощий в крохотной квартирке где-то в глуши и вдыхает чесночную вонь, которая просачивается сквозь стены…
– Джим.
Брат поднял брови, затушил бычок в пепельнице, аккуратно убрал обратно в пакетик и спрятал в коробку пластырей.
– Я хочу, чтобы ты отсюда уехал.
Джим кивнул.
– Скажи им, что не можешь остаться. Я сам им скажу.
– Я тут думал о всяком… – начал Джим.
Боб ждал.
– И вдруг ясно, вот совершенно ясно понял одну вещь. А мне мало что в жизни ясно, уж можешь поверить. Так вот, я понял, что даже представить не в силах, каково быть черным в этой стране.
– Что-что?
– Я серьезно. И ты тоже не в силах это представить.
– Ну конечно
