уже после отпуска? У каждого наготове извинение, чтобы потихоньку исчезнуть: срочно надо к зубному или забыл в последний момент убрать в сейф досье. Хеннинг, и тот сматывается, оставив Ирен наедине с начальством.
– Так вы нашли того похищенного ребенка, – говорит ей Шарлотта Руссо в тишине опустевших рядов. – Я, признаться, не верила в успех. Преклоняюсь перед вашей настойчивостью.
Результаты ДНК подтвердили, что Карл Винтер действительно брат Агаты. Руди попросил Ирен устроить им встречу в Берлине.
– Вот она, лучшая часть нашей работы, – добавляет директриса. – Воссоединять семьи.
– Правда, – соглашается Ирен. – Надеюсь, их встреча после разлуки получится не слишком бурной. Они так долго ждали…
Она беспокоится за Карла – причем еще сильнее с тех пор, как Руди их познакомил. Это произошло несколько недель назад – они погуляли по парковой зоне вокруг клиники. Она смотрела, как взгляд его голубых глаз задерживается на цветке вишневого дерева, ползущей гусенице-шелкопряде, щегле, чирикающем высоко в ветвях. По изучающему взгляду она сразу поняла, что перед ней кинематографист. Этот человек с изуродованным детством обретал покой во внимании к миру и живым существам, какими бы миниатюрными они ни были. Она поняла, что могла бы его полюбить, и это ее обеспокоило. До этого она тревожилась только об Агате. Мечтала воплотить ее детские надежды. Теперь она понимает, до чего же хрупок Карл. Эрозия памяти сбила его с пути. Как он примет эту иностранку, с которой его разлучили еще совсем ребенком?
Шарлотта Руссо обращает внимание, что она выглядит лучше всех, хотя, собственно, еще и не отдыхала. Что это – так действует наступившее лето?
– И перспективы отпуска, – чуть поспешней, чем надо, реагирует Ирен.
Она боится, что ее разоблачат – как будто нарушила профессиональную этику. Вот уже два месяца в ее жизни есть Руди Винтер, и теперь оба живут, разрываясь между Берлином и Арользеном. Но здесь она это скрывает, и нарочно ходит по стеночке, озираясь в надежде, что никто не встретит их случайно в булочной.
– Понимаю вас. Сама считаю дни, когда наконец доеду до Монтань-Нуар. Вы расскажете мне, как там Берлин? Ах черт, совсем забыла, что в моих тамошних пенатах не ловится сеть. Дочери уже впали в депрессию по этому поводу. Попробую найти горный отрог повыше или позвоню вам в базарный день.
Письмо ждет ее в кабинете, среди вороха бумаг, которые предстоит разобрать. С тех пор как она встречается с Руди, количество повседневных дел совсем зашкаливает: административные формуляры, переписка и ведение текущих досье, запрос на стипендию для Ханно, новый арендный договор на его студенческое жилье, расценки на ремонт террасы, размытой весенними ливнями. Находить время для любви – это уже из области чего-то немыслимого, рушащего всю остальную жизнь. Как будто хватило одного вдоха и все пошло вразнос.
Прочитав на обороте конверта адрес Эльвиры, она вздрагивает. Вскрывает конверт и начинает читать:
«Дорогая Ирен,
Я часто думаю о Вас. О том, что Вы для меня сделали.
Когда Вы уехали, я слов не могла найти, как Вас благодарить. Перед глазами все плыло. Этот Пьеро – я не была уверена, что смогу хранить его у себя, в той квартире, где я выросла, куда приезжают мои дети. Он источает смерть. Я упрятала его в самую глубину шкафа. Но и оттуда он не дает мне заснуть. Все-таки я не могу выбросить его. Это все равно как если бы я выкинула его. Моего отца. Вот видите, я смогла это написать.
В первые дни я думала, что мне бы лучше ничего не знать. Я ненавидела себя за такие мысли. А если совсем искренне – я не знаю, как с этим жить. Я уже большая девочка, но очень боюсь призраков.
Когда мои дети были еще маленькими, я не выносила разлуки с ними. Если они уезжали из дома на выходные, меня охватывала ужасная тоска. Муж не понимал этого, а я не знала как ему объяснить.
Сейчас Рафаэль – папа, а Матильда недавно вышла замуж. И все равно – им достаточно просто уехать, и те, старые, страхи оживают снова. Я обнимаю их всех что есть сил, мне ужасно трудно их отпускать. Они знают об этом, они звонят мне, как только возвращаются в свои дома. Подшучивают.
Когда исламский террорист четыре года назад убил детей в еврейской школе, я потеряла сон. То же случилось со мной и несколькими месяцами ранее, когда та скромная женщина была зверски избита и выброшена из окна собственного дома, совсем недалеко от моего, в Бельвиле, – потому что она была еврейкой. Когда подступает тоска, я вовсю кручусь, чтобы отогнать ее. Перекрашиваю стены, приглашаю друзей, наполняю дом музыкой. Но ощущение, что у меня живет призрак, не проходит. Как в сказке, которую я читала своим детям, – там ведьма жила в стенном шкафу. Беда.
Моя мать отвергала печаль. Теперь я ее понимаю, оказавшись на ее месте. Надеюсь, что мои дети будут вести себя осторожно, но я не хочу, чтобы они жили с вечным страхом внутри. Такое нельзя назвать жизнью.
Тогда я снабжаю их провизией любви. У меня еще на слуху нежность тех чудесных словечек, каким научили меня мать, дядя Рафо и их друзья. Пашарика. Ханумика. Коконика ди мандель [63]. Tia Лиза учила меня играть в бридж. Tia Эухения пела любовные песни на джудьо, от которых я была без ума, и у них не всегда был грустный конец. Tia Долли приезжала и привозила десерты. Я до сих пор вижу во сне ее малаби с розовой водой. У Tio Сенто всегда наготове был миллион всяких историй. Достаточно было только послушать его – и как будто проплыл от Каира до берегов Босфора. Я восхищалась тем, с какой жонглерской легкостью они переходили с одного языка на другой, и думала, что все их воспоминания только радостные. Играла с их внучатами, мы вместе росли.
Сегодня мы готовим, надеясь вновь обрести вкус тех счастливых моментов. Пробуем двенадцать рецептов борекитас де муэз, без конца спорим, как правильно поджарить фрикадельки, приготовить филас (если Вам неизвестно такое блюдо, я была бы рада дать Вам его отведать). Нам все никак не удается уловить точный вкус наших воспоминаний. Но мы стараемся.
Учу джудьо, и горжусь тем, что уже могу сама прочесть письмо матери.
Оно напоминает наши kantigas [64], в которых любовь – громадная волна, она накрывает вас с головой и потом отступает. А когда она уходит –
