что от нас остается?
Моя мать всегда придерживала места для тех, кто ушел. Так было и в этот раз. Именно так она поступила и с ним. Я перечитываю открытки, что Вы прислали мне, те, которые он отправлял своему израильскому другу. Меня тронуло, как он говорит о ней. Может быть, они до самого конца любили друг друга, живя на разных концах света.
Дорогая Ирен, я не знаю, смогу ли привыкнуть к этому Пьеро. А вот его самого мне так хотелось бы узнать поближе. Посмотреть, как он чинит корпуса кораблей. Путешествовать вместе с ним.
Благодаря Вам он обретает плоть и кровь. Я строю планы: повезти детей в Прагу и всем вместе найти там Капрову улицу. Вместе с ними вернуться в Фессалоники.
Я покажу им город, в котором Лазарь и Аллегра любили друг друга. И скажу им, что оба сделали выбор в пользу жизни, хотя он иногда самый трудный – такой выбор.
После всего этого позвольте же мне abrasada [65], как говорят у нас.
Эльвира».
Ирен ощущает его, это крепкое объятие. Так обнимаются на набережной перед выходом в море. Она догадывается – Эльвира в самом начале долгого плавания, и она обретет в нем Лазаря.
Вот обе они сидят рядышком под густой листвой парковых деревьев. Тот час, когда зной спадает, и в мягком свете солнца на лицах играет золотистый отблеск. Сухие черты Эвы размягчились, она больше не выглядит такой измученной болезнью. Волосы собраны в седой пучок, на ней темная юбка, вечные потертые мокасины. Ирен уже не пугается ее пламенного взгляда. В груди растет радость – она снова видит ее, хотя не смеет даже шевельнуться. Она знает, что ее подруга избегает открытых проявлений чувств.
Эва засучила рукава белой блузки. На сей раз Ирен не отворачивается от ее татуировки. Она просит: расскажи, расскажи мне. Расскажи про Аушвиц.
Зеленые глаза смотрят на нее оценивающе.
– Если хочешь.
– Уверена? – и Эва обнажает в улыбке порченые зубы.
– Конечно, да.
Тогда выжившая в лагере уводит ее по ту сторону колючей проволоки.
Ирен идет на ее голос, и вместе с нежностью внутри расползается страх – она как будто шагает по тонкому канату, протянутому над бездной. Понемногу мир прокладывает себе путь сквозь ужас и одиночество. Она пропускает через себя боль, которую не высказать словами, будто передает эстафету. Она знает, что нельзя забывать. Слова медленно осыпаются, а она подбирает их, все до единого, радуясь тому, что еще не слишком поздно. Время расширяется и сжимается. Никогда еще они не были так близки. Вот наконец фигура Эвы рассеивается в тумане, и Ирен теперь видит силуэт голой девушки-подростка, дрожащей от холода. И протягивает руку, чтобы согреть ее. Но стоит только прикоснуться к ней, как она просыпается в знакомой обстановке своей спальни.
Еще несколько секунд душа блуждает в поисках ускользнувшего сна. Она силится вспомнить, что ей доверила Эва, но все рассеялось; не осталось ничего, ни словечка. Сердце сжимается от печали, когда она осознает: этот миг с его еще живыми переживаниями – всего лишь мираж.
– Скрытница, – Антуан даже присвистнул. – И давно у вас?
По дороге в Берлин она звонит ему из машины.
– Два месяца. Я не говорила тебе, потому что все сложно. Понимаешь, он из потомков. Связан с одним моим расследованием…
– Боишься, что тебя выгонят из архивисток?
Она невольно улыбается.
– Нет, но…
– И часто у тебя появляется желание спать с потомками? Если это хроническое, тебе стоит обратиться к доктору.
– Такого раньше не бывало, – парирует она со смехом.
Она сама еще ничего не понимает – а может быть, не замеченные ею сигналы поступали с самого начала, до того естественной оказалась их интимная близость. Словно потянулись друг к другу их фанатично целеустремленные натуры, слились воедино два душевных смятения. До этого ее любовники сперва радовались тому, что она такая свободная, а потом изо всех сил пытались подчинить ее себе. Впервые она не чувствует себя осажденной. Оба умеют сохранять самодостаточность в паре, связываясь через многокилометровые расстояния. Они плохо спят и радуются наступлению ночи, занимаются любовью и спорят до четырех утра на террасе Руди. Это тайное сокровище его пыльной старой квартирки. Она повисла над крышами Кройцберга, тенистыми бульварами и садами. Уютно укрывшись пледом, они предаются созерцанию неба, поджидают падающие звезды, мерцание спутников. Слушают трели и ночные зовы, шорохи своих крылатых и лапчатых соседей.
– Он и резким бывает, и бестактным, – это она признает. – Смутьян, питающийся общественными скандалами и не умеющий от них оторваться. Чтобы хоть дыхание перевести.
– А у вас больше общего, чем ожидалось, – усмехается Антуан. – Ты говоришь исключительно про его мозги. Вы что, только болтаете?
Ирен умолкает. Она и забыла, какая чувственная девушка в ней скрывается. Забыла свою жажду естественных отношений, обманчивость своей сдержанности. В объятиях этого славного молодца с душой бегуна-марафонца ее тело снова заявляет о своих правах, оно раскрывается и становится округлым, требует, чтобы его растормошили, согнули пополам, повалили навзничь. Ее мозг капитулирует, пресыщенный эндорфинами. Призраки исчезают.
– А чего ж, поживи малость поспокойней, – говорит Антуан. – Когда ты мне его представишь?
– Не все сразу. Сперва пусть встретится со своей польской семьей.
– Ожидается великий день?
– Они все прибудут в Берлин на семейный обед. Неизвестно еще, как отнесется к встрече его отец. С этим немного напряженка.
– А Ханно-то как все это воспринимает?
– Он рад, что я кого-то встретила. Да ведь ты его знаешь. Он просит хоть глазком взглянуть! Представь себе, они с Герминой тоже в Берлине. Приезжают заговаривать дурные воспоминания. В любом случае еще слишком рано знакомить их с Руди.
– Тебе виднее… Иногда кажется, что в тебе сидит этакая дуэнья девятнадцатого века. Малейший шажок в сторону – и она уже по своему обыкновению бьет тебя по рукам, – подтрунивает он перед тем как проститься.
В холле аэропорта она первой замечает Агату – из-за ее высокого роста и ежика седых волос. На выход та оделась в прелестную цветастую блузку и кремовые брючки, а на ее ногах красуются сандалии с серебряными ремешками. От такой кокетливости Ирен просто млеет. Пожимая руку Руди, она чувствует его нервозность и стискивает его пальцы изо всех сил.
Роман, заметив ее еще раньше своей матери, приветливо машет рукой из-за таможенной оградки. Юлька о чем-то переговаривается с бабушкой. Обе ищут взглядами эту француженку, перевернувшую их жизни вверх дном. Как, и они тоже чего-то боятся? У них трясутся и подкашиваются ноги? Все
