встают знакомые лица: чиновники-вымогатели, инспектор-взяточник, торговцы Рам Лал и Рам Аватар, которые бессовестно обманывают и обвешивают покупателей, аптекарь Гупта, торгующий сомнительными лекарствами. Его душой овладевает мучительное, беспокойное чувство. Как он старался избежать всего этого, не хотел уступать и смиряться! Но не тут-то было. Его засасывает все глубже и глубже. Знают ли люди о том, что он чувствует? Вряд ли! Обычно они полагают, что лавочнику живется счастливо и беззаботно…
Перевод В. Балина.
Харишанкар Парсаи
КЕМ ОН БЫЛ?
© Harishankar Parsai, 1977.
Он умер утром, в воскресенье, в выходной день. Был сезон дождей, но в этот день дождя не было. Умер утром, а к обеду мы уже совершили погребальный обряд. Хорошо, что он умер не вечером. Тогда ночью нам не удалось бы поспать, а женщинам всю ночь пришлось бы голосить по покойнику. Так что он не причинил лишних беспокойств. И умер сразу. От сердечного приступа. Никого не обременяя особыми заботами. А перед смертью, в субботу, принес жалованье. Словно предвидел расходы на похороны.
Он и умер так же, как жил.
Сейчас вечер. Я сижу на веранде и думаю о нем. В его доме время от времени вдруг раздается многоголосое рыдание. Приходит кто-то выразить сочувствие — и поднимается плач. Будто выплачивают долг частями.
Мне в голову лезут разрозненные воспоминания.
Отсюда, с веранды, видны ступеньки перед входом в его дом. Мне приходилось наблюдать, как он поднимался или спускался по ним. Ногу ставил осторожно, словно опасался сделать больно ступеням. Двигался медленно. Шел к себе домой будто вор. Казалось, он извиняется перед ступенями: «Простите, что мне приходится топтать вас ногами. Но я вынужден это делать, иначе не попаду домой».
Места перед входом мало. Там всегда стоят велосипеды. Он никогда не осмеливался передвинуть чей-то велосипед и освободить себе дорогу. Проходил между ними с величайшей осторожностью, извиваясь всем телом, чтобы случайно не задеть.
Когда он видел меня на веранде, то всегда приветствовал. Робко приподнимал одну руку и едва слышно говорил «намасте» [47]. Вернее, лишь по движению губ можно было понять, что это — «намасте». Потому что, когда он ставил ногу на первую ступеньку и опускал руку, я мог расслышать только конец этого слова — «…сте». Он не имел привычки бодро вскидывать сложенные ладони и громко кричать «намасте». Он не хотел, чтобы я вздрагивал от неожиданности. Не хотел, чтобы я торопливо поднимал руки в ответном приветствии. Он старался не причинять мне беспокойства. В его приветствии слышалась мольба о прощении. «Намасте! — I am sorry» [48]. Когда мне случалось первому приветствовать его и я громко говорил «намасте!», он растерянно останавливался. Через мгновение приходил в себя. Делал все тот же робкий жест рукой. Шепотом произносил «…сте» и следовал дальше.
Иногда он заходил ко мне. В разговорах всегда со всем соглашался. Своего мнения у него ни о чем не было: ни хорошего, ни плохого. Когда кто-нибудь говорил: «Такой-то человек жаден до денег», он тихо поддакивал: «Да, все до денег жадны». Если кто-то утверждал: «Такой-то — большой негодяй!», то он, будто в оправдание, замечал: «Да, все негодяи!»
Вспомнилась мне и та история с мухами. Он сидел у меня. Невыносимо донимали мухи. Целым роем носились вокруг нас. Я усердно отгонял их газетой. «Ужас, сколько их расплодилось!» — сказал я. Он согласился: «Да. Что поделаешь — сезон дождей». Я вдруг увидел: на носу у него сидят две мухи, а он и не думает их сгонять. Так он сидел долго. Потом осторожно поднял руку к носу, и мухи улетели. Он как будто просил у них прощенья: «Извините, я не хочу вас беспокоить, но вы слишком щекочете мне нос. Пожалуйста, пересядьте на другое место… Потом можете снова сесть. Мой нос к вашим услугам…»
Еще вспомнилось. Как-то раз вечером у нас в доме погас свет. Стало темно. Я зажег свечу. Он пришел и сел. Я сказал: «Свет погас». «Да, — согласился он. — Темно». Я сказал: «Мне нынче нездоровится. Зайдите к господину Варме, позвоните от него по телефону. Тогда быстрее свет починят». Он ответил: «Починят и так. Чего беспокоиться? У всех света нет». И не сдвинулся с места. Я еще раз попросил его позвонить. Он опять ответил так же: «У всех света нет».
Я никак не мог понять, почему он твердит, что света у всех нет. Может, он радовался, что не одному ему плохо? Какое удовлетворение он в этом находил? Или это было какое-то сверхтерпение?
Нечто подобное случилось и в другой раз. Прошли сильные дожди. Перед домом — грязи по колено. Пока пройдешь — весь перепачкаешься. Он говорил: «Как много грязи… Из дома трудно выйти». Я предложил: «Давайте наберем кирпичей, вымостим дорожку!» Он ответил: «Зачем? Ведь все терпят…»
Странный он был человек. Никаких стремлений. Никакого недовольства. Никаких возражений.
Однажды он пришел и сказал:
— Меня укусила соседская собака.
— Неужели? — спросил я.
Он продолжал:
— Я шел мимо, а она вдруг набросилась. Хотела за ногу схватить. Однако все обошлось. Только дхоти порвала. Вот, взгляните…
— На эту собаку многие жалуются, — сказал я. — Сообщите в полицию.
— А что толку сообщать? — миролюбиво возразил он. — Собаки все кусаются.
Так он простил собаку.
— Она же порвала вам дхоти! — настаивал я. — Вам следует потребовать с хозяина возмещения убытков.
Он так же миролюбиво сказал:
— Ну что вы! Всех ведь собаки кусают…
Однажды его дочь долго не возвращалась домой. Когда наступил вечер, мать встревожилась. Он сидел у меня. Она пришла и сказала ему:
— Иди ищи ее. Уже темно, на улицах опасно.
Он ответил:
— Не только ей, всем опасно!
И не сдвинулся с места.
Вскоре дочь возвратилась. Я думал, что он будет ее ругать. Увидев, как она поднимается по ступенькам, он сказал:
— Дочка, ты ведешь себя легкомысленно.
Потом, видимо, решил, что обошелся слишком строго, и добавил:
— Все девушки ведут себя легкомысленно.
Еще вспоминаю.
Приближались выборы. Мы с соседями обсуждали шансы партий и кандидатов.
Один сказал:
— На этот раз победит Джаната-парти.
— Нет, я полагаю, что победу одержит Конгресс, — возразил другой.
Тогда я спросил у него:
— А вы как думаете?
Он ответил:
— Видите ли, если соперников двое, то один обязательно победит.
Первый стал настаивать:
— А вы какой партии отдаете предпочтение?
Он ответил:
— Для меня обе одинаковы.
Я спросил:
— Кому же вы отдадите свой голос?
Он ответил:
— А я не пойду голосовать.
— Почему же? — спросил я.
— Зачем мне идти, когда и так все голосуют?
Один из соседей
