— Похоронили! — рассмеялся Ньюмен. — Да полно, с какой стати, это было бы довольно грустной шуткой. Только негодяю выгодно умереть пораньше, чтобы восстановить свое доброе имя. Честным же людям, вроде нас с вами, надо жить столько, сколько им положено. Так давайте жить-поживать вместе. Идемте! Вы захватили вещи?
— Мой сундук уже заперт и приготовлен, но я еще ничего не говорила миледи.
— Так поговорите, и делу конец. Хотел бы я иметь такую возможность, как вы, чтобы поговорить с ней! — воскликнул Ньюмен.
— А я бы охотно ее вам уступила. Много я провела тяжких минут в будуаре миледи, но то, что мне предстоит, будет самым тяжким. Она обвинит меня в неблагодарности.
— Что ж, — ответил Ньюмен, — а вы можете обвинить ее в убийстве.
— Ну нет, сэр. Только не я, — вздохнула миссис Хлебс.
— Вы не собираетесь об этом заговаривать? Тем лучше! Предоставьте это мне.
— Если она назовет меня неблагодарной старухой, — сказала миссис Хлебс, — мне нечего будет возразить в свое оправдание. Но это и к лучшему, — тихо добавила она. — Тогда моя миледи до конца останется сама собой. Так будет достойней.
— А потом вы перейдете ко мне и будете служить джентльмену, — сказал Ньюмен. — Это будет еще достойнее.
Миссис Хлебс, не поднимая глаз, встала, и, помолчав немного, взглянула Ньюмену прямо в лицо. Ее взбаламученные представления о пристойном поведении, видимо, начали потихоньку вставать на место. Она так долго и пристально смотрела на Ньюмена и в ее унылом взгляде светилась такая истовая преданность, что теперь уже нашему герою было от чего прийти в замешательство.
— Вы неважно выглядите, сэр, — участливо сказала она наконец.
— Разумеется, — ответил Ньюмен. — С чего бы мне хорошо выглядеть? Я впадаю то в ярость, то в полное безразличие, то тоскую, то веселюсь, то совершенно разбит, то полон сил — и все это разом. Все во мне перемешалось.
Миссис Хлебс беззвучно вздохнула.
— Если хотите чувствовать что-нибудь одно, могу рассказать новости, от которых вам станет вовсе тоскливо. Новости о мадам де Сентре.
— Что такое? — вскинулся Ньюмен. — Уж не виделись ли вы с нею?
Миссис Хлебс покачала головой.
— Нет, сэр, не виделась и никогда не увижусь. Вот от чего тоска и берет. Ни я не увижусь, ни миледи, ни маркиз де Беллегард.
— Вы хотите сказать, ее строго охраняют?
— О да, сэр. Очень строго, — тихо ответила миссис Хлебс.
Казалось, от этих слов сердце Ньюмена на какой-то момент перестало биться. Он откинулся в кресле, не отрывая взгляда от старой служанки.
— Они тоже пытались с ней встретиться? И она не захотела? Не смогла?
— Отказалась — на веки вечные! Мне это горничная миледи передала, — пояснила миссис Хлебс, — а она слышала от самой миледи. Уж если миледи заговорила об этом с горничной, видно, она совсем была не в себе. Мадам де Сентре отказалась с ними встретиться. А сейчас у нее последняя возможность. Скоро никакой возможности больше не будет.
— Вы имеете в виду, ей не позволят эти матушки или сестры, как их там называют?
— Уж такие правила у них в монастыре, а вернее, у их ордена, — ответила миссис Хлебс. — Нигде нет таких строгих порядков, как у кармелиток. По сравнению с ними падшие женщины в исправительных домах живут как королевы. Femme de chambre[151] сказала мне, что все кармелитки ходят в старых коричневых балахонах, таких грубых, что их и на лошадь-то не набросишь. А бедная графиня всегда так любила платья из мягких тканей, не выносила жестких да накрахмаленных. Спят они на земле, — продолжала миссис Хлебс, — словом, им живется не слаще, чем… — и она нерешительно поискала сравнение, — чем жене мусорщика. Они отказываются от всего мирского, даже от своего имени, которым их в детстве бедные старые нянюшки называли, отказываются от всех — от отца с матерью, от братьев и сестер, не говоря уже о других-прочих, — деликатно добавила миссис Хлебс. — Подумайте, под этими коричневыми балахонами они носят власяницы, подпоясанные веревкой, а зимой встают по ночам и отправляются в самую стужу молиться Деве Марии. Дева Мария — госпожа строгая. Живописуя эти ужасы, миссис Хлебс побледнела, но глаза ее были сухи, а руки, лежавшие на обтянутых шелком коленях, крепко сжаты. Ньюмен горестно застонал и склонился вперед, обхватив голову руками. В комнате надолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем больших позолоченных часов на камине.
— Где этот монастырь? — наконец поднял глаза Ньюмен.
— Я узнала, их два, — ответила миссис Хлебс. — Я так и подумала, что вы захотите там побывать, хотя это слабое утешение. Один монастырь на Мессинской авеню, так мадам де Сентре там — они это выяснили. А другой — на Рю-д’Анфер.[152] Ужасное название, вы, верно, знаете, что это значит.
Ньюмен встал и отошел в дальний угол комнаты. Когда он вернулся, миссис Хлебс уже стояла перед камином, сложив руки на груди.
— Скажите, — спросил он, — могу я побывать там, пусть даже мне нельзя будет ее увидеть? Можно ли через решетку или еще откуда-то поглядеть на то место, где она теперь?
Говорят, все женщины любят влюбленных, и даже свойственная миссис Хлебс уверенность в предначертанном свыше порядке вещей, при которой все слуги «знают свое место», подобно планетам, двигающимся по своим орбитам (заметьте, я отнюдь не имею в виду, будто миссис Хлебс когда-либо сознательно сравнивала себя с планетой), — даже эта уверенность вряд ли могла умалить материнскую печаль, с какой она, склонив голову набок, посмотрела на своего нового господина. Быть может, в эту минуту ей даже почудилось, что сорок лет назад она качала его на руках.
— Вам от этого легче не станет, сэр. Вам только покажется, что она от вас еще дальше.
— Как бы то ни было, я хочу там побывать, — ответил Ньюмен. — Мессинская авеню, вы сказали? А как называется само заведение?
— Монастырь кармелиток.
— Запомним.
Миссис Хлебс немного поколебалась, а потом произнесла:
— Мне нужно сказать вам еще кое-что. В монастыре есть часовня, и изредка, в воскресенье, туда пускают на мессу. Не всех, конечно. Говорят, видеть несчастных, которые там томятся, нельзя, но можно услышать, как они поют. Подумать только, что у них еще есть силы петь! Как-нибудь в воскресенье я расхрабрюсь и выберусь туда. Уж ее-то голос я узнаю из ста.
Ньюмен с глубокой благодарностью взглянул на свою гостью и крепко пожал ей руку.
— Спасибо, — сказал он. — Если можно пойти туда на мессу, я пойду.
Через несколько минут миссис Хлебс церемонно засобиралась уходить, но Ньюмен остановил ее и вручил ей зажженную свечу.
— У меня здесь с полдюжины комнат пустует, — объяснил он, выводя ее в коридор. — Посмотрите их и выберите, какая вам удобней. Поселяйтесь в той, что больше понравится.
Миссис Хлебс сначала отпрянула, услышав столь необычное предложение, но Ньюмен так ласково и мягко подталкивал ее к открытой двери, что в конце концов она сдалась и пустилась в глубь коридора, освещая себе путь колеблющимся огоньком свечи. Она отсутствовала более четверти часа. Все это время Ньюмен ходил из угла в угол, лишь иногда останавливался у окна, смотрел на огни бульвара и снова принимался шагать. Видимо, миссис Хлебс вошла во вкус своих исследований, но вот она вернулась в гостиную и водрузила свечу на каминную полку.
— Ну, какую же комнату вы себе выбрали? — спросил Ньюмен.
— Никакую, сэр! Для такой старой замухрышки, как я, они все чересчур шикарные. Все как одна в позолоте.
— Да это ведь мишурное золото, миссис Хлебс, — разуверил ее Ньюмен. — Вот побудете здесь и увидите, как оно облезает, — и он мрачно усмехнулся.
— О, сэр, хватит уж с меня всякой облезлой позолоты, — в тон ему ответила миссис Хлебс, качая головой. — Но раз я прошлась по комнатам, я все хорошенько посмотрела. Вы, сэр, верно, и не знаете — в углах повсюду ужасная грязь. Да уж, домоправительница вам ой как нужна, чтобы аккуратная была, как все англичанки, и не считала зазорным взять в руки метлу.
Ньюмен заверил ее, что хотя он и не вникал в то, сильно ли запущена квартира, но подозревал, что изрядно, и посему считает миссис Хлебс именно той особой, которая достойно справится со столь необходимой работой. Она снова подняла свечу и обвела жалостливым взглядом все углы гостиной, а потом дала понять, что берется за возложенную на нее миссию и спасительный характер задачи будет ее поддерживать при разрыве с мадам де Беллегард. После этого, сделав книксен, миссис Хлебс удалилась.
На следующий день она вернулась уже с пожитками, и Ньюмен, войдя в гостиную, нашел ее перед диваном стоящей на коленях, хоть они у нее сгибались с трудом, — она подшивала оторвавшуюся от обивки бахрому. Он спросил, как она рассталась со своей госпожой, и миссис Хлебс ответила, что это оказалось проще, чем она думала.
