Экипаж вернулся к тротуару, и дама поманила Ньюмена, поманила с вызывающей грацией, характерной для мадам Урбан де Беллегард. Ньюмен немного помедлил, прежде чем принять ее приглашение; он уже успел проклясть себя за то, что так глупо позволил Беллегардам уйти от него. Ведь он давно думал, как бы ему с ними встретиться; какой же он болван, что не задержал их прямо там, во дворе монастыря! Можно ли было найти более удачное место, чем под стенами тюрьмы, куда они заточили ту, которая сулила ему такое блаженство? Увидев маркизу с сыном, он был слишком потрясен и не смог к ним подойти, но сейчас готов был ждать их прямо у ворот. Мадам Урбан с очаровательной нетерпеливой гримаской поманила его снова, и на этот раз он подошел к экипажу. Она наклонилась к Ньюмену, протянула руку и ласково улыбнулась.
— Ах, месье, — сказала она, — на меня-то вы не гневаетесь? Я тут совершенно ни при чем!
— Да уж, не в вашей власти было это предотвратить! — ответил Ньюмен, и в его голосе не прозвучало привычной галантности.
— Ваши слова совершенно справедливы, поэтому я не обижаюсь, что вы столь невысоко оцениваете мое влияние в семье. Прощаю вас, тем более что у вас такой вид, будто вы только что столкнулись с привидением.
— Так оно и было! — сказал Ньюмен.
— Тогда я рада, что осталась в экипаже. Вы ведь, должно быть, встретили моего мужа со свекровью, не правда ли? Ну и как, встреча была теплой? А хор монахинь вы слышали? Говорят, их пение напоминает стенания проклятых. Я не пошла: все равно рано или поздно придется их слушать, никуда не денешься. Бедная Клэр! Подумать только, в белом саване и в бесформенном коричневом балахоне! Таков, знаете ли, toilette[154] у кармелиток. Что ж, Клэр всегда любила длинные свободные платья. Но мне не следует говорить с вами о ней, разрешите сказать только: мне вас очень жаль, и если бы я могла чем-нибудь помочь, с радостью бы помогла — я считаю, мои родные вели себя очень низко. Знаете, я всегда боялась, что именно так и случится, и еще за две недели почувствовала, чем все это кончится. Когда я увидела вас на балу у моей свекрови, вы были так безмятежны, так веселы, а мне казалось, вы пляшете на собственной могиле. Но что я могла поделать? Я желаю вам всего самого доброго, что только можно пожелать. Скажете, этого мало? Да, признаю, они поступили гадко. Я ничуть не боюсь заявить это! И уверяю вас, со мной все согласны. Таких, как мои родственники, среди нас не слишком много. Мне жаль, что я вас больше не увижу, знаете, с вами всегда приятно поболтать. И в доказательство, что это так, я предлагаю вам сесть в экипаж и покататься со мной с четверть часа, пока я жду свекровь. Но только если нас увидят, скажут, что я захожу слишком далеко, — ведь всем известно, что произошло и что вас отвергли. Но когда-нибудь где-нибудь мы же с вами все равно увидимся, правда? Вы ведь помните, — перешла она на английский, — мы собирались немного поразвлечься.
Ньюмен стоял, держась рукой за дверцу экипажа, и с потухшими глазами слушал этот сочувственный лепет. Он едва ли понимал, о чем говорит мадам де Беллегард, сознавая только, что это бесполезная болтовня. И вдруг его осенило, что из ее милых заверений можно извлечь пользу, можно сделать так, что она поможет ему переговорить со старой маркизой и Урбаном.
— А они скоро вернутся, ваши спутники? — спросил он. — Вы их ждете?
— Они пробудут до конца мессы. Больше им там делать нечего. Клэр отказалась с ними встретиться.
Я хочу поговорить с ними, — сказал Ньюмен. — И вы можете мне помочь. Сделайте одолжение, задержитесь минут на пять и дайте мне возможность с ними переговорить. Я подожду их здесь.
Скорчив милую гримаску, мадам де Беллегард всплеснула руками.
— Бедный мой друг! О чем вы хотите с ними говорить? Просить их принять вас обратно? Только зря потратите время. Они вас никогда не примут.
— Все равно я хочу поговорить с ними. Прошу вас, сделайте то, о чем я сказал. Задержитесь на пять минут, предоставьте их мне; не бойтесь, я не буду с ними груб, я вполне владею собой.
— Да, вы выглядите совершенно спокойным! Если бы у них было le coeur tendre,[155] вы бы их растрогали. Но у них сердце недоброе! Тем не менее я сделаю для вас даже больше, чем вы просите. Дело в том, что я вовсе не должна заезжать за ними. Мы с дочкой едем в парк Монсо, она там погуляет, а моя свекровь так редко бывает в этих краях, что пожелала воспользоваться случаем подышать свежим воздухом. Мы будем ждать их в парке, муж приведет ее туда. Приходите туда и вы! В парке я сразу выйду из экипажа. А вы сядете где-нибудь в тихом уголке, и я подведу их поближе к вам. Чем не доказательство моего к вам расположения? Le reste vous regarde![156]
Это предложение показалось Ньюмену чрезвычайно заманчивым; он сразу воспрял духом и подумал, что младшая мадам де Беллегард не такая уж простушка, как кажется. Он пообещал сразу же догнать ее, и экипаж уехал.
Парк Монсо являл собой очаровательный образчик паркового искусства, но, войдя в него, Ньюмен не обратил внимания на изысканные насаждения, которые были в полном расцвете весенней свежести. Он быстро нашел мадам де Беллегард, она сидела в одном из укромных уголков, о которых говорила, а перед ней по аллее взад-вперед чинно прогуливалась ее дочка в сопровождении лакея и маленькой собачки — словно брала уроки хороших манер. Ньюмен сел рядом с mamma, и она снова заговорила и говорила, не умолкая; очевидно, она задалась целью убедить его — если только он захочет это понять, — что дорогая бедняжка Клэр вовсе не принадлежит к числу самых обворожительных женщин. Она слишком длинна и худа, слишком чопорна и холодна, рот у нее чересчур большой, а нос слишком острый. И нигде ни одной ямочки. К тому же она эксцентрична, — эксцентрична и хладнокровна; да что говорить — типичная англичанка. Ньюмен терял терпение, он отсчитывал минуты, дожидаясь, когда появятся его жертвы. Опираясь на трость, он сидел молча и рассеянно-равнодушно смотрел на маленькую маркизу. Наконец мадам де Беллегард сказала, что ей пора подойти к воротам и встретить своих родных, но перед тем как уйти, она опустила глаза и, потеребив кружева на рукаве, снова взглянула на Ньюмена.
— Вы помните, — спросила она, — помните, что обещали три недели назад?
И затем, после того как Ньюмен, тщетно напрягая память, вынужден был признаться, что их тогдашний разговор вылетел у него из головы, она напомнила, что он дал ей очень странное обещание, которое она в свете всего случившегося имеет теперь основания считать для себя обидным.
— Вы обещали, что после вашей свадьбы съездите со мной к Бюлье. Но только после вашей свадьбы. Это условие вы подчеркнули. Через три дня после этого ваша свадьба расстроилась. Знаете, что я прежде всего сказала себе, услышав, что свадьбы не будет? О Боже, теперь он не поедет со мной к Бюлье. И, по правде сказать, начала подозревать, уж не ожидали ли вы такого исхода?
— Что вы, миледи! — пробормотал Ньюмен, не сводя глаз с аллеи, на которой вот-вот должны были появиться Беллегарды.
— Я буду доброй, — продолжала мадам де Беллегард, — нельзя слишком многого требовать от джентльмена, влюбленного в монахиню. Кроме того, я не могу поехать к Бюлье, пока мы носим траур. Но вообще от этой мысли я не отказываюсь. Partie[157] назначена. У меня даже есть кавалер — лорд Дипмер, что вы на это скажете? Он уехал в свой любимый Дублин, но мы договорились, что через несколько месяцев я назначу день и он специально приедет из Ирландии. Вот это я называю настоящей галантностью!
Затем мадам де Беллегард, взяв с собой дочку, ушла. Ньюмен остался сидеть на прежнем месте; время тянулось ужасающе медленно. После четверти часа, что он провел в монастырской часовне, тлевшее в его душе негодование заполыхало как пожар. Мадам де Беллегард заставила себя ждать, но слово ее оказалось твердым. В конце концов она появилась в аллее в сопровождении маленькой дочки и лакея, а рядом с ней степенно шел маркиз, ведя под руку мать. Они шествовали медленно, и Ньюмен все это время сидел не шевелясь. Снедаемый нетерпением, он, что было для него весьма характерно, умело скрывал свое волнение, управляя им, словно прикручивал кран горящей газовой горелки. Жизнь научила Ньюмена, что слова всегда влекут за собой поступки, а поступки требуют решительных шагов и, совершая поступки, нечего делать курбеты и пыжиться — это пристало лишь четвероногим да иностранцам. Врожденная выдержка, проницательность и хладнокровие внушали ему, что разыгрывать из себя дурака, устраивая бурные сцены, когда тебя одолевает справедливое негодование, ни к чему. Так что, приподнимаясь со скамьи навстречу мадам де Беллегард с сыном, он только почувствовал себя очень высоким и легким. Он сидел возле куста, поэтому издали его было незаметно, но месье де Беллегард, очевидно, уже его увидел. Они с матерью продолжали идти, но когда Ньюмен встал перед ними, им пришлось остановиться, Ньюмен слегка приподнял шляпу и некоторое время молча смотрел на них; от изумления и гнева оба побледнели.
