столько движений и кипучей энергии? Естественно, все это были враки: акт можно продлить единственным способом – сохраняя железную, незыблемую сосредоточенность и не отвлекаясь на какофонию роящихся в голове вопросов. Нужно ли смотреть девушке в глаза или это ее оттолкнет? Если отвести взгляд, не будет ли это расценено как холодность? Не рискуем ли мы свалиться на пол? Не разболелась ли у нее голова от этих толчков? Не пора ли нам сделать паузу и разъединиться? Вот, кстати, тоже нелепое выражение: «разъединиться». А эта свеча – не слишком ли близко подбирается ее пламя к нижнему краю шторы; а если под нами сбилась простыня: не нужно ли остановиться, чтобы ее расправить? А если с закрытыми глазами – так дольше получится? А если девушка улыбается – это хорошо или она просто сдерживает смех? Какое у меня выражение лица? А разговаривать можно? Не слишком ли я ее придавил? То есть момент апогея превращается в нервно-паническую оторопь, как тот растянувшийся миг, когда задетый неосторожным движением уникальный предмет – допустим, старинный кувшин – вибрирует, кренится, но вроде как зависает и ты успеваешь подумать: упадет или нет? Умоляю, не падай, ты же такой ценный, не падай – а он, глядь, падает, и ты с сожалением понимаешь, что уже все, что теперь ничего не изменишь; у тебя буквально перехватывает дыхание и, видимо, назревает момент извиняться.
Однако наперекор всем тревогам меня захлестывало изумление: надо же, мне это дозволено, причем с такой девушкой, причем она не просто разрешает, она сама меня к этому ведет. Благодарность – слишком слабо сказано, как-то робко и униженно, но если бывает благодарность яркая, ураганная, страстная, то именно это чувство меня и захлестнуло. Сказать «большое спасибо» было немыслимо – так говорится в магазине при получении сдачи. Более того, у меня сложилось впечатление, что говорить «я тебя люблю» в постели крайне нежелательно и если от избытка чувств у тебя все же сорвутся с языка эти слова, то ты, считай, как будто ненароком пукнул: и сам осрамился, и настроение убил. Я зарекся произносить и первое выражение, и второе, но на самом-то деле, конечно, ее любил и знал, что никогда в жизни не полюблю и не захочу никого другого и что искренне, хотя и не вполне успешно, пытался выразить это самим актом любви.
Похоже, и в этом я не особенно преуспел. Но определенно, не мог облечь это в слова. Мне удалось выдавить только «О боже».
– Все в порядке? – спросила она.
– Да. Да. Мне просто нужно…
– Все нормально.
– Подожди минутку…
– О’кей. Спешки нет.
Я не сразу обрел дар речи.
– Черт побери.
– Спазм? – спросила она.
– Не совсем. Скажи, а ты…
– Тебе со мной хорошо?
– Я не то имел в виду, – пробормотал я, хотя имел в виду то самое.
– Это было чудесно.
– Получилось слишком быстро, прости.
– Все замечательно.
– Я думал, дольше продержусь.
– В другой раз.
– То есть у тебя не было…
– Оргазма? Был, конечно, и не один.
– О господи…
– А у тебя?
– Ха.
– Тсс… Лежи спокойно. Говорю же: было чудесно. Просто в первый раз всегда примерно так и получается. Это как… ну, не знаю…
– Как прокашляться?
– Нет! Зачем так грубо! Я другое хотела сказать: это как… ты умеешь печь блинчики? Ну так вот – первый блин всегда комом.
– Боже ты мой, – вырвалось у меня. – Значит, блин получился неудачный.
– Вовсе нет, все равно же вкусно, но в следующий раз будет еще лучше. Я к чему веду: все переживают насчет первого раза, но важен-то не он, важен второй, четвертый, двенадцатый. У нас впереди все выходные. Самое главное, – она взяла меня за руку и посмотрела в глаза, – «пришел ты юношей ко мне, а нынче ты мне муж».
Мы посмеялись, и она укрылась второй простыней. Лежать в постели, прижавшись друг к другу телами, – это было своего рода таинство, такое же интимное и поразительное, как секс, и я еще раз поблагодарил судьбу за то, что это произошло здесь, а не за спинкой дивана.
– Не засыпай, слышишь? – сказала она.
– Сна ни в одном глазу. Ты так прекрасна.
– Спасибо. Ты тоже.
– Ну, я скорее не совсем урод.
– Нет, прекрасен. – Она накрыла мне лицо ладонью, и ее мизинец скользнул в мою ноздрю.
– Так не надо, пожалуйста.
– Разве это не сексуально?
– Нет.
– Просто хочется чего-нибудь нового. Ладно. Как ты себя ощущаешь? В новом качестве.
– Неплохо. А внешне я изменился?
– Бывалый мужчина. И потом, вот это тоже нечто новое…
– Ох, прости. – Презерватив, как свежесброшенная кожа, касался моей ляжки. – Снимать?
– Нет, не надо. Носи его вечно в память обо мне.
Я все же снял эту штуковину и завязал узлом, причем с такой быстротой и ловкостью, какой от себя не ожидал.
– Мальчишки любят на такое смотреть. Почему?
– Откуда мне знать? Зрелище мерзкое и в то же время поразительное.
– Да ты, я вижу, на свет разглядываешь. Как золотую рыбку. Весь из себя гордый. Жаль, что на них не наносят шкалу в миллиметрах. А поверху должна быть надпись: «Гип-гип-ура!»
– И что мне теперь с ним делать?
– Не знаю, сохрани. Самый первый полагается хранить.
– В бумажнике.
– Вот-вот, как мой локон. Чтобы время от времени доставать и любоваться.
– Но по идее, это ты должна его хранить.
– Нет, спасибо, избавь. Да убери его, хватит любоваться.
Мы положили диванные подушки под головы и потянулись к водке с кока-колой, липкой и выдохшейся. Вскоре мы так захмелели, что стали танцевать под старые песни Принса, но у Фран получалось лучше, да еще моя нагота не располагала особо дрыгать ногами. К тому же мы перепачкались в пыли и копоти. Под душем пришлось ловить тонкие струйки, то ледяные, то обжигающие, и соскребать друг с друга грязь при помощи плоского розового обмылка. «Мы с тобой – как в фильме про Джеймса Бонда!» – прокричала Фран поверх рева дешевого пластмассового водогрея. За неимением полотенец мы вытерли друг друга вчерашними футболками и вскоре снова очутились на диване, уже без суетливости, без лишней застенчивости и скованности; Фран, кстати, не ошиблась: важен-то был именно второй раз.
Заснули мы, наверное, часа в три или в четыре. А до этого слушали музыку, свечи гасли одна за другой, и последней песней, которую я услышал, было «Вино из сирени» в версии Нины Симон, с низким «трам-трам-трам».
– Мне нравится ее произношение.
– Гнать вино из сирени – дурацкая затея, – пробормотала Фран мне в шею.
