в сапоги и пальто и вышла к нему.
– Что случилось?
Услышав меня, он дернулся и резко вскочил.
– Ничего, я присел отдохнуть, сейчас буду снова колоть дрова.
Он сел и отвернулся в сторону леса.
– Я больше не знаю, что делать, Фабьена.
Я обняла его и уткнулась головой в шею.
– Ты уже делаешь все, что можешь. Я не хочу, чтобы тебя это так задевало.
Несколько секунд мы молча сидели, прижавшись друг к другу, а потом Фридрих посмотрел на меня так, будто я сморозила жуткую глупость. Он взял меня за руку и потащил к маяку. Мы молча взбежали по лестнице в мастерскую и возникли на пороге комнаты, где на нас с недоумением уставилась Анна.
Фридрих попросил нас обеих отойти подальше. Он покрыл пол бумагой, взял банку с краской, открыл ее.
– Смотрите.
И бросил на пол банку, которая рикошетом взлетела вверх, и его забрызгало краской. Я не понимала, что он делает, но даже весь в краске, он был абсолютно серьезен, поэтому я, не говоря ни слова, ждала продолжения. Обеспокоенная Анна искоса посматривала на меня.
– Это не синяя краска – это все, что может случиться в моей жизни, хорошее и плохое. Вы были далеко от меня, вы видели, что происходит, но вас это не коснулось.
Он попросил нас подойти поближе и снова бросил банку. На этот раз из нее вырвался гейзер. Краской забрызгало всех троих – она была повсюду: на волосах, на лице, на одежде. Мы с Анной по-прежнему не решались ничего сказать.
Фридрих обнял меня.
– Чтобы меня не задевало то, что происходит с тобой, Фаб, мне нужно отойти подальше, а этого точно больше не случится.
Маяк выглядел очень празднично. Анна старательно украсила каждый этаж всеми цветами радуги. На улице трещал мороз, а на кухне было жарко, как на Карибских островах. Фридрих пел старинную французскую песню, вынимая пирог из печи.
– Вот увидишь, это будет незабываемая вечеринка. Открой, пожалуйста, дверь! Мне кажется, они пришли! – сказал он, вертя в воздухе деревянной ложкой.
Мне не хотелось никаких праздников, но Анна и Фред решили отметить мой день рождения, пусть даже несколькими неделями позже. От меня скрыли список приглашенных, и мне становилось неуютно при мысли, что моя ложь наверняка уже молнией разлетелась по знакомым.
Звонок звонил непрерывно, за дверью слышался смех, а я уже мечтала только о том, чтобы вечеринка скорее закончилась. Первым, кому я открыла дверь, был Этьен. Не успела я даже приветствовать его, как вошло еще человек двадцать, причем многих из них я видела впервые. Все поздравляли меня с днем рождения, целуя в щеки. Едва войдя в дом, мать принялась двигать мебель, чтобы можно было танцевать. Толпа и оглушительная музыка преобразили гостиную до неузнаваемости.
Вечер был в полном разгаре, но без меня. Я сидела на лестнице и смотрела, как они веселятся. Фридрих следил, чтобы у всех было чем закусить, и краснел как помидор от комплиментов, которыми его засыпали. Я улыбалась тому, каким счастливым он выглядел. Анна была увлечена разговором с незнакомым мне мужчиной. Этьен поглощал закуски и читал почту в телефоне, не обращая никакого внимания на пару девушек, не спускавших с него глаз.
Я глянула назад, в сторону леса. Мне захотелось погрузиться в лесную тишину. Я вышла, набросив на плечи плед. Увы, это пришло в голову не только мне: за маяком курил высокий и крепкий мужчина.
– А! Я думал, что только мне нужно подышать свежим воздухом. Я даже не знаком с именинницей, меня позвал один из ее друзей. Не знаю, почему я согласился, прощальные праздники – это так мрачно.
Он затянулся, прищурившись.
– Прощальный праздник?
– Девушка умирает. Мне сказали, что она хорошо выглядит, но ей недолго осталось.
Чем нелепее слух, тем быстрее он разбухает и распространяется повсюду.
– А если она это сочинила, чтобы скрыть что-то другое?
Он аж поперхнулся дымом.
– Другое? Что, например? Ее должны посадить?
– Она уже в тюрьме. Маленькой такой, сто шестьдесят пять сантиметров.
Мы оба прислонились к маяку, лицом к лесу. Он бросил сигарету и раздавил, а потом повернулся ко мне.
– Ты имеешь в виду, эта девушка сказала близким, будто у нее рак, чтобы скрыть, что ей плохо?
У меня был выбор: сбежать или ответить.
– Депрессия – табу.
У меня больше не получалось притворяться, голос дрожал. Он скрестил руки на груди. Я не могла разглядеть выражения его лица и не знала, стоит ли мне бояться.
– У меня была депрессия. Во мне метр восемьдесят три росту, но я был как младенец. Моя мать заставляла меня есть, ухаживала за мной. Это длилось девять месяцев. Девять месяцев в черной яме – это долго. Девять месяцев я стыдился, что не могу сесть за руль и поехать на работу с братьями. Два года спустя заболела мать. Знаешь, что она сказала мне перед смертью?
Я покачала головой. Он вдруг показался таким уязвимым.
– Что ее тело страдает, но болезнь не лишила ее радости жизни. Черт, как же я скучаю по ней.
После долгого молчания он добавил:
– Она всегда делала мне замечание, если я чертыхался. Говорила, это мой единственный недостаток.
Я удивленно подняла бровь, и мы оба прыснули от смеха. Мне стало легче. Он снова прислонился к маяку и снова закурил.
– Девушке нечего стыдиться. Эта дрянь вгрызается в нас, как экскаватор. Выгребает все прекрасное, не оставляя вообще ничего хорошего. А потом заполняет яму дохлятиной. Но если эта яма – отстойник с хорошим сливом, всё обойдется. Кстати, меня зовут Шарль.
Он положил мне на плечо свою огромную руку и подмигнул.
– Как тебе кажется, ей не надоела вечеринка? Может, она считает, что хорош уже праздновать?
Я кивнула.
– Где у тебя электрический щиток?
– У входа слева.
Он решительно пошел обратно, с видом дровосека, который собирается срубить самое большое дерево. Я пошла за ним. Когда я открыла дверь, меня затошнило от музыки, смеха и запаха еды. Но спустя несколько секунд все прекратилось. Мы погрузились в темноту. Раздались удивленные возгласы. Печаль, которая наполняла меня несколькими мгновениями ранее, превратилась в гнев при виде всех этих беззаботных людей, которые пришли ко мне повеселиться.
Я услышала, как Фридрих и мать пытаются всех успокоить.
– Стойте где стоите, и все будет в порядке. Для тех, кто пришел на маяк меня поздравить, – это Фабьена говорит. Та самая, которую вы за весь вечер ни разу не видели!
В полной темноте Шарль включил фонарик на телефоне и протянул мне, чтобы я подсветила свое лицо. Получилось как в фильме ужасов.
– Я не знаю, какими словами вас сюда зазвали, но вы пришли по неверному поводу.
– Да что ты, Фабьена! – сказала моя мать. – Простите ее, она переживает сильные чувства – наверное, устала…
– Я правда устала, мама. Если ты не сидишь, найди стул, а то упадешь от того, что сейчас услышишь.
Наверное, я напоминала вурдалака, готового растерзать своих жертв, потому что никто не двигался. Маяк был небольшим, я говорила очень громко.
– Я наврала. Я наврала, чтобы защититься. Наврала, чтобы спасти свою шкуру, чтобы лечиться спокойно. У меня нет рака, у меня депрессия!
Все загалдели одновременно, как дети в первом классе. Незнакомый мне голос произнес:
– Почему?
Фридрих свистнул в два пальца.
Все тут же замолчали.
– Я тоже хотела бы знать. Больше всего я хотела бы знать, как из нее выбраться. Сейчас я выключу фонарик на телефоне, вы спокойно найдете свои пальто и обувь и разойдетесь. Я уже много недель постоянно живу в темноте. Считайте, вам повезло, что придется потерпеть всего несколько минут.
Я снова села на ступеньки и наслаждалась хаосом.
Разбудил меня шум кофеварки. Из-за барабанившего за окном града глаза снова слипались, но я хотела побыть с Фридрихом до того, как он уйдет на работу. Однако на кухне меня встретила только Анна; она читала газету, сидя на столе.
– Послушай это, Фабьена: «По словам синоптиков, весна будет мягкой и непредсказуемой». Прямо как ты!
– Очень смешно. Идея вырубить электричество была не моя, а парня, с которым я говорила вчера за маяком. Его Шарль зовут, такой здоровенный брюнет.
– Он живет неподалеку, чуть ближе к горам. Красавец Шарль… Это он построил ресторан, в котором работает Фред.
– Правда? А где Фред?
– А! Это секрет.
– Секрет?
Я устала от секретов. Хватит с меня секретов…
– А вот и он. Обернись.
Фред стоял снаружи, перед машиной, и жестом подзывал меня.
Все еще шел град, и мне не хотелось ни замерзнуть, ни промокнуть.
Ворча, я вышла из дома.
– Закрой
