эта глупая и злая женщина! Наверное, так римский полководец обозревал завоёванное государство, разрушенный до основания Карфаген, чтобы убеждиться, что камня на камне не оставил!
Почему женщины бывают такие жестокие? Мстят за то, что в руки не давался? За предпринятые в своё время уловки женить его на себе? За собственные прошлые унижения? За то, что он – не принц на белом коне? Воистину сказал некто: «Мужчина предлагает женщине руку и сердце, а она высасывает мозг»… Признаться, мне и самой есть в чём себя упрекнуть… О-о-о, своих унижений женщины не забывают!
Вскоре Григорий Николаевич был изгнан к себе, а нас посадили за стол, угостили, потом оставили ночевать. Возвращаться на свою квартиру было поздно и опасно – мы снимали квартиру в Лузановке. Рано-рано утром Валя поднялась, чтобы поухаживать за своим лицом, подкраситься, и предстать красавицей уже за завтраком. Перед нами-то… Ей было под пятьдесят, и блекнущая красота, видимо, вызывала боль привыкшей блистать женщины.
Иннокентию в то время было шестнадцать лет. Обожающие его мать и бабушка мыли его в ванне своими руками, не пускали во двор, чтобы не якшался с дурными подростками, а на девушек он и смотреть не смел – рано. Я поговорила с ним, глядя на него снизу вверх, он и сам так считал – рано.
– А когда будет пора? – спросила я здорового парня.
– Ну-у, когда-нибудь за двадцать… расплывчато ответил он. Моя дочь – тоже шестнадцатилетняя девица, также попыталась поговорить с Кешей. Валя воспрепятствовала общению:
– Ему рано разговаривать с девушками! – резко вмешалась она.
– Ты с ума сошла? – спросила я её, – они ведь троюродные брат с сестрой!
– Ну и что? Тем более – ни к чему!
Я снимала их на плёнку на память – у меня к тому времени появилась видеокамера, привезённая из Эмиратов.
– Вы богатые, – не скрывала зависти Валентина, – ездите отдыхать!..
– Какие мы богатые, в Эмираты я за товарами езжу! И сюда мы приехали не столько отдыхать, сколько с вами повидаться – тридцать лет не виделись! Ты так ни разу и не побывала на своей родине. Хоть бы в гости приехала… Но сестра продолжала брюзжать, что сейчас люди – не те, молодёжь – не та, особенно девушки… Им бы только деньги…
– Ты шутишь? Какие деньги? Любая сердце за любовь отдаст, и всю жизнь будет предана мужу, детям. Зря ты Иннокентия изолируешь от людей, от общения. Ему же надо социализироваться, научиться со всеми ладить, находить общий язык, в своё время создать семью…
Валя была со мной категорически не согласна. Я оставила им свой адрес, пригласила посетить нас, но родня не проявила к нашему приглашению интереса, и мы уехали, так больше и не повидавшись. Обиделась – мы к ним ехали четыре дня, а они не приехали к нам просто в другой район Одессы…
Григория Николаевича не стало в 2006 году, и опять меня поразила сестра своим безграничным горем по этому поводу – когда я звонила ей, она буквально заливалась слезами, хваталась за таблетки и падала в обморок.
– Да брось изображать! Я же помню, как ты его уничтожала живого, в землю втаптывала! По правде сказать, вообще такого никогда не видела!..
Но Валя горевала безгранично, может, жалея о своём бывшем отношении к мужу, и не тогда ли заронила в себя ростки болезни? А я всё собиралась в Одессу, собиралась и откладывала… Мне очень хотелось повидаться с Валей снова… И вдруг – звонок, Вали не стало… Мне было больно… Опоздала… Из трёх семей в Одессе остались только девяностолетняя тётушка и сорокалетний племянник. Хоть с ними повидаться… И вот приехала в Одессу…
С трудом попала в квартиру Кеши. Он хоть и преподаёт в университете трудные дисциплины, от реальной жизни дистанцируется – никому не доверяет, добра от людей не ждёт, ладить с ними не умеет, пишет доносы на коллег. Отрезал все звонки, в квартиру к нему не дозвониться, не достучаться. Обещает разобраться с соседями, открывшими мне дверь подъезда… С девушками никогда не встречался, никого не любил… Наверное, было рано… А в сорок не поздно ли начинать? Его ребёнок уже бы мог школу закончить, а он ещё даже ни с кем и не целовался…
В квартире полный бедлам, все ящики вывернуты, ходить можно только узкой тропкой посреди квартиры. Я изо всех сил вжималась в спинку дивана, когда племянник – вполне сложившийся на вид крупный мужчина – то и дело ходил мимо меня в… тоненьких плавках. Его девственное сознание не подсказывало ему, что надо бы надеть брюки, а я стеснялась сказать…
Воистину:
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел…
Прав был великий поэт! Всему – своё время. Это правильно – быть молодым и глупым, зреть постепенно, как сыр в подвале… А мать и бабушка Иннокентия, любя его безмерно, желая оградить от ошибок и беды, до времени сделали его мудрым… стариком. Отравили своим негативным жизненным опытом. И получился… премудрый пескарь… человек в футляре.
На мебельной стенке стоит траурный портрет Григория Николаевича, на столе – траурный портрет Вали, и на нём она снова красавица! Перед портретом – восемнадцать тюбиков начатой губной помады, как некий гимн ушедшей красоте…
Просидев пару часов, я попрощалась с Кешей, отказавшись от чая – в кухню было не пройти, не переломав ноги.
А вдали от дома надо быть осторожной…
«Век долог всем полон»
(русск. пог.)
Василий был красавец – высокий, голубоглазый, кудрявый блондин, а кудри в то время девушками высоко ценились! И Вера, маленькая симпатичная девушка, не сделала ошибки, выйдя за него замуж. Родилась Ирочка… Это были пятидесятые годы, Петропавловск… Страна залечивала послевоенные раны, ещё даже не все люди были грамотны…
Василия, ставшего к тому времени бухгалтером и женатым человеком, послали в Москву, на учёбу в Высшую Партийную Школу – ВПШ. Поехали всей молодой семьёй – Вася, Вера и Ирочка.
Три года отучился Василий в Москве, к этому времени и стаж в Компартии составил три года, и получил предложение – на выбор три города. Партия и Совнархоз направляли их на восстановление промышленности страны. Василий выбрал город Одессу. Он возглавил там фабрику по производству сукна.
Кончились скудные времена убогого голодного детства, безденежного студенчества, снимаемого жилья и всяких недостатков. Им дали роскошную трёхкомнатную квартиру на улице Франца Меринга (наверное, уже
