только духу.
— Хорошо, — сказал я, — давайте перейдём в практическую плоскость. Что сделает этот Ахилл? Вторгнется в наш мир?
— Он в нём воплотится. И попытается возродить ад.
— Родится человеком?
— Нет. Он вселится в живущего среди нас мужчину-воина. Великого воина. У него появятся кожаные одежды, а с ними — возможность изменить наш мир тёмным волшебством.
— Мужчину-воина? — с сомнением спросил я. — ещё и великого?
Мать Люцилия кивнула.
— Когда это случится?
— Этого сёстры не увидели. Возможно, он уже здесь.
— Значит, точно мы не знаем ничего?
— Знаем, — сказала мать Люцилия. — В своём откровении сёстры определили то место на Земле, где всё произойдёт. Эти координаты я вам уже посылала, адмирал.
Мать Люцилия провела над столом рукой, и я увидел глобус. У северной оконечности Евразии в сушу был воткнут маленький красный флажок.
— Зло войдёт в мир вот здесь.
— Сибирь, — сказал Ломас. — Малозаселенные территории. Леса. Больших городов рядом нет. Промышленных производств — тоже.
— И вот ещё, — продолжала мать Люцилия. — Не думайте, что ад придёт к нам в шуме и грохоте, под звуки инфернальных труб. Сёстры Тереза и Мария сказали, что это случится почти незаметно. Буднично. Тем страшнее ждущее нас потом.
Ломас кивнул.
— Это всё, что я имела вам сообщить. Мне пора возвращаться к моим молитвам.
— Мать Люцилия, — ответил Ломас, — Маркус будет заниматься этим делом круглосуточно. Я тоже.
— Очень надеюсь на вас, епископ. Уж ктокто, а вы должны понимать серьёзность происходящего.
Ломас склонил голову. Мать Люцилия повернулась ко мне.
— Поскольку многое будет зависеть от вас, — сказала она, — прошу вас об одном — о смирении. Отбросьте гордыню. Не думайте, что человеческий разум видит и понимает всё. Допустите невозможное.
— Хорошо.
— Вы забыли спросить, зачем это нужно.
— Зачем?
— Допустить невозможное, — ответила мать Люцилия, — означает дать шанс Богу.
Я хотел сказать, что у Бога неплохие шансы и без меня, но поглядел на Ломаса и удержался.
Мать Люцилия осенила нас крестным знамением и растворилась в воздухе. Ещё через миг пропало её кресло.
— Поражает ваша выдержка, адмирал, — сказал я.
— Выдержка? — поднял бровь Ломас.
— Ну да. Слушать всё это с серьёзным лицом и ни разу не расхохотаться.
Ломас улыбнулся.
— Я всё-таки епископ в прошлом. Если бы я хохотал, сталкиваясь с истинной верой, я был бы плохим пастырем. Кроме того, вы напрасно видите в этом анекдот.
— Вы допускаете, что Христос сошёл из античности в мезозой и убил там всех динозавров? А теперь к нам ломится царь динозавров Ахилл из глубинного ада? Что это вообще такое — глубинный ад? И почему у его обитателей греческие имена?
— Знаете, — ответил Ломас, — в подобных тонких вопросах всё зависит от формулировки. Ваша звучит смешно, признаю. А если сказать, что древняя планетарная катастрофа была связана с космической борьбой добра и зла и эхо её может настичь нас в нашем счастливом зелёном мире? Это ведь совсем другое дело. Разве нет?
— Согласен, — сказал я. — Но как следствие может предшествовать причине?
— Маркус, — ответил Ломас, — когда я был епископом, у нас в баночной епархии подвизалась одна молельница по имени сестра Клептина. Однажды она медитировала на тему сотворения мира — и пережила божественное откровение. Оказалось, мир возник по её молитве!
— Как так? — спросил я.
— Она всю юность молилась, чтобы ей позволено было спасти грешников от проклятия. Молитву услышала Вечность — и в результате произошёл большой взрыв, возник наш мир, появилось зло и возникли грешные души, которых сестра Клептина начала спасать… Второе было прямым следствием первого, но произошло как бы раньше.
— Как бы, — сказал я.
— Причинно-следственные связи могут осуществляться через одиннадцать измерений, нелинейно, рекурсивно, чудесно. Вы ведь не будете отрицать возможность чуда?
— Для сотрудника инквизиции это неразумно.
Ломас засмеялся.
— Всё-таки вы не безнадёжны. Наш мир — это переплетение невозможностей. Именно поэтому он непостижим для примитивного ума. Не пытайтесь его понять, пытайтесь в нём выжить.
— В рабочее время я склонен делить вещи на возможные и невозможные, — сказал я. — Из прагматизма.
— Возможное появляется из суммы невозможного, — ответил Ломас, откидываясь на спинку своего чёрного трона. — Вероятное — из невероятного. Если бы вы помнили всё, что корпорация стёрла из вашей памяти, вы бы отнеслись к происходящему иначе. Вы сталкивались и с куда более странными ситуациями, просто забыли. А я помню.
— Может быть, однажды вы позволите всё вспомнить и мне?
— Почему же нет. Когда-нибудь, Маркус, вы займете моё место, получите полный допуск к служебному архиву — и тогда… Но во многой мудрости много печали.
Я поглядел Ломасу в глаза. Печаль в них действительно была. И мудрость тоже. Я не знал, то ли это мастерская настройка симуляции, то ли прямой трюк с моим восприятием. Последнее было вероятней — такое проще осуществимо. Не зря Ломас начинает каждый разговор со стакана коммутационного коньяка.
— Вы действительно хотите поручить мне это дело?
— Да.
— Что от меня потребуется? Отправиться в мезозой? Отловить духов зла?
— Задача проще.
— То есть?
— Мать Люцилия оставила нам пространственные координаты грядущей манифестации зла. Я немного слукавил, сказав, что там тайга и пустое место. На общественно доступных картах действительно ничего нет. Но на них показано далеко не всё. Сердоболы не слишком охотно делятся информацией с человечеством. Но у «TRANSHUMANISM INC.» лучшие карты из возможных, потому что у нас остались даже карбоновые спутники. Давайте познакомимся с театром военных действий.
Ломас провел рукой над столом, и я увидел прежний глобус с красным флажком. Он начал расти и за секунду стал таким большим, что унесся за пределы комнаты. Теперь мы с Ломасом как бы спускались к поверхности планеты — облака разошлись, я увидел далёкие нити рек, зелёные просторы тайги, а потом на том месте, где краснел флажок, появилось человеческое поселение.
Я с изумлением различил в одной из проплешин тайги тот самый каменный хоровод, который принял за остатки Гипербореи.
— Позвольте, адмирал… Я уже видел это.
— Конечно. Нейросеть готовила вас к новому заданию. Мать Люцилия прислала координаты ещё неделю
