для меня сейчас. В окне не было видно даже привычной единственной звезды.
– Почитай книжку, – шепотом сказал голос за стеной.
Они что, сговорились?
Я промолчал.
– Антоша, – тихо-тихо позвал голос.
Я снова промолчал.
– Почитай книжку, п-пожа… пожалуйста, – она так выговорила это «пожалуйста», как ребенок, который только учится говорить. Которому неловко произносить такое длинное и новое для него слово. Интересно, сколько ей лет?
– Сколько тебе лет? – спросил я. За стеной затихло. Что это, она не знает, сколько ей лет? Или подсчитывает в своем бедном умишке?
– Мне было десять, – неуверенно проговорила Дылда.
– Когда было?
– Не знаю я. Давно. Там был торт.
– Вкусный? – я представил себе торт. Да! Правда, у меня в тумбочке есть шоколадка, но это не то.
– Я не знаю. Я помню свечки. И мама. Она порезала торт.
Я молчал. Пытался представить ее маму, которая режет торт. Не знаю зачем. И у меня не получилось. Я не смог представить ни маму, ни торт. Я вспомнил мечущуюся стриженную макушку, уворачивающуюся от медсестры. Макушка носилась от одной стены к другой, пытаясь убежать в этой замкнутой белой комнате. Пока комната не стала совсем белой и совсем замкнутой.
– А ты ел торт?
– Ел, конечно.
– Вкусно? – я буквально чувствовал, как она наклонилась к розетке с открытым ртом и дышала ей в дырочки, думая о торте. Ужасное, наверное, зрелище. Я передернул плечами и попытался представить лучше торт. Большой, сладкий, со свечами.
– Да. Я люблю «Наполеон» и еще «Сметанный».
– А ты их оба ел? – голос казался восторженным.
– Я много тортов ел. Сто или больше, я не знаю.
– Сто?
– Или больше, – уточнил я. Мне показалось или я сделал это хвастливо? Показалось, наверное.
Я повернулся к розетке и смотрел в нее, как в лицо.
– Еще хороший йогуртный торт, – разговорился я. Представил себе розовую поверхность этого торта – с бисквитами и сливками.
– А расскажи, – с придыханием сказала она.
– Он сладкий, а сверху на нем ягоды выложены. Клубника. Она порезана на дольки и выложена на взбитых сливках.
– А вкусно?
– Да.
– Мне мама торт резала.
– Да, ты говорила.
– Она сказала задуть свечи, и я задула, – Дылда глупо рассмеялась. Что смешного? Задула – и задула. Она еще похихикала немного. Вот дура, подумал я, но промолчал. – Антоша. Почитай мне книжку, п-пожалуйста, – снова попросила она через пару минут, насладившись моим молчанием.
Пристала же ко мне с этой книгой! Мама ее подговорила, что ли? Нет, конечно. Мама и не знает о ее существовании.
Что там за книга хоть? Я потянулся к тумбочке. Читать ей не буду, еще чего. Просто посмотрю название. Щелкнул кнопкой на прикроватной лампе. «Сон о белых горах». О белых?! Издевается Татьяна Михайловна, что ли? Недостаточно мне белого в этой комнате? Я наугад открыл: «Мысль и память Акима были четкими. Он все делал, как в больнице: расстелил на столе марлю, прокипятил на печке шприц, осторожно обрезал махонькой круглой пилкой сосок ампулы, всю жидкость, до капелюшечки, вытянул из нее и даже солидно кашлянул: „Ссяс мы сделаем укольчик. Маленько потерпите“. Замешательство получилось – куда его ставить, укольчик-то?»
Больница, укольчик. Лежать в больнице и читать про больницу. Вот еще! Тут еще эта Дылда – просит ей почитать. Вот весело ей будет слушать про уколы, которых она панически боится. Я даже недобро усмехнулся при этой мысли.
– Там про больницу и уколы, – сказал я. – В книге.
Дылда помолчала немного, вздохнула:
– Ладно.
– Что ладно? – не понял я.
– Читай.
– Не собираюсь я читать.
– Не будешь? – уныло переспросила она.
– Нет! Я вообще знаешь что сделаю с этой книгой? – почему-то рассердился я. Нельзя было принести мне книгу про футбол или какую-нибудь фантастику? А то про больницу! И не собираюсь я ничего читать этой розетке!
– Что сделаешь? – испуганно прошептала розетка.
– Выброшу, – я размахнулся и швырнул книгу. Она четко долетела до противоположной стены, ударилась корешком, шмякнулась на пол и затихла там.
– Что ты сделал? – еще более испуганно прошептал голос.
– Кинул об стену.
– Кинул книжку?
– Да.
– Она ударилась?
– Да.
Дылда всхлипнула. Опять начинается. Она всхлипнула еще раз и начала тихонько подстанывать.
– Чего ты ревешь? – нервно спросил я. Еще не хватало, чтобы она опять разоралась. Опять прибегут медсестры, опять суматошные шаги, сдавленные голоса. Опять тихий звук ключа в замке, когда все будет кончено…
Я повернулся к розетке и в самое ее, розеточное, лицо прошипел:
– Замолчи.
Дылда всхлипнула еще два раза.
– Замолчи! – повторил я.
– Книжку жалко. Она ударилась. Ей больно.
Вот дура.
– Ей не больно! Она не живая, – зло сказал я и отвернулся от розетки. Дура.
Книга так и лежала на полу, неудобно распластавшись и примяв страницы. Мне плевать на нее, пусть лежит. Будь моя воля, я бы дальше закинул. В окно мог бы выбросить. Просто вставать ради этого лень. И окно еще открывать. Вот еще. А так – мог.
А нечего мне навязывать книги! Я их не люблю и уж точно не буду читать вслух какую-то дурацкую книгу про больницу какой-то дурацкой больной психичке.
– Она умерла? – спросила та за стеной. Кто умерла? Книга? Даже не собираюсь отвечать на этот бред.
– Она умерла? – повторила Дылда жалобно.
Дура.
– Антоша.
– Да не может она умереть! Это книга – книги не умирают! Они не живые! – вскрикнул я, но тут же осекся и прислушался. Вдруг эти медсестры не только к психичке прибегают с уколами, вдруг ко мне тоже прибегут и будут гоняться за мной тут?
Но ничего не произошло, в коридоре тихо. За стеной тоже стало кристально тихо. Мой крик как будто очистил больницу
