сентября я была на что-то способна. У меня был план, которому я могла следовать. Гомер всегда нуждался во мне больше, чем другие кошки, как бы сильно я их ни любила. Я обещала, что я никогда не позволю ничему плохому случиться с ним, и делала все, что могла, на протяжении долгих лет, но в итоге сдержать обещание до конца не сумела. В тот момент я поняла, что такие обещания невозможно сдержать в принципе. Вы можете любить домашнее животное или ребенка, можете попытаться защитить их от всего, что только придет вам в голову, но спасти их от самой жизни не в вашей власти. С осознанием этого пришло понимание боли, через которую сейчас проходил Гомер, и тех решений, которые мне волей или неволей придется принять гораздо раньше, чем хотелось бы.
Мои кошки старели. По некоторым стандартам, они уже были стариками. Гомеру было одиннадцать и скоро должно было стукнуть двенадцать. Вашти было тринадцать, а Скарлетт — четырнадцать. Скоро должна была состояться наша с Лоуренсом свадьба, и мы любили разговаривать о нашем будущем, строя планы на ближайшие пять или десять лет. Они автоматически включали в себя и моих кошек. Я просто не могла представить свою жизнь без них. Без них я бы никогда не стала той, кем являюсь. Фактически они были рядом всю мою взрослую жизнь. Казалось, еще вчера они попали ко мне котятами, которых едва оторвали от материнской груди.
Но они старели. И в тот миг я осознала, что после свадьбы наша с Лоуренсом совместная жизнь с кошками будет очень короткой. Довольно скоро никого из моих питомцев не будет рядом.
Я вышла из комнаты ожидания на улицу. Там я вытащила мобильный телефон из сумочки и позвонила Лоуренсу на работу. Храбрым, хотя и взволнованным голосом я хотела сообщить ему, что пока ничего не ясно, мне просто нужно было, чтобы он меня успокоил. Но как только я услышала его голос, то расплакалась.
— Я еду к тебе, — заявил Лоуренс.
Я пыталась собраться с силами и заверить его, что в этом нет необходимости и со мной всё в порядке. Но Лоуренс спокойно возразил:
— Гвен, он и мой кот тоже.
Ветеринар вернул нам Гомера полчаса спустя и пообещал перезвонить в течение суток, как только получит результаты анализов.
— И что нам теперь делать? — спросил Лоуренс.
— Постарайтесь, чтобы он хоть немного попил. Если он вдруг проголодается, позвольте ему есть столько, сколько он захочет, и то, что ему захочется, — ответил врач.
Лоуренс отвез нас домой и поехал обратно в офис. Я весь день просидела с Гомером. Он выполз из переноски и, утомленный таким началом дня, заснул в паре дюймов от нее. Чуть позже я завернула его в старое одеяло и вынесла на балкон, чтобы он мог поспать на солнце. Гомер всегда хотел выйти на балкон, как иногда делали Скарлетт и Вашти, но я не разрешала. Он так быстро двигался, что уследить за ним было невозможно.
Но сегодня я посчитала, что нет ни малейшего шанса, что он от меня улизнет.
Казалось, Гомер не осознавал разницу, внутри или вне квартиры он оказался. Он даже не принюхался к воздуху и не водил ушами, как делал это всегда.
— Eres mucho, Гомер, — бормотала я, сидя рядом и поглаживая его мордочку, — eres mucho, mucho gato.
Телефон звонил не переставая. Мои родители каждые пару часов хотели знать, не сообщил ли что-то ветеринар. То же самое делал Лоуренс. Видимо, он рассказал своим родственникам, потому что звонили его сестра, родители и многие наши друзья — даже те, кто не любил животных, у кого их не было и от кого я совсем не ожидала сочувствия. Но с Гомером всегда было так: встретив его однажды, человек был навсегда им покорен. Количество звонивших увеличивалось, и было ясно, насколько важно для многих — а не только для меня, — чтобы этот маленький сорванец, столь героически проявивший себя когда-то, вырвал еще одну из девяти кошачьих жизней, которые он так истово прожигал с тех пор, как полумертвый от голода и ослепший ожидал своей участи в приюте.
— Позвони мне, — настаивали все. — Позвони мне, как только будут новости.
Доктор так и не смог установить причину, по которой Гомер заболел. Когда были получены результаты анализов, стало ясно, что имело место небольшое повреждение печени, которое могло стать как причиной, так и следствием недомогания. Доктор попросил держать его в курсе и принести Гомера на повторный прием через неделю. Что я и сделала. Гомер был здоров.
В каком-то смысле Гомер действительно полностью поправился. На следующий день он прохаживался по квартире, умеренно ел и даже немного погонял скомканный клочок бумаги. Уже через три дня он вернулся к своему привычному питанию.
Он все еще носится по квартире, но не так резво и не столь часто. Движения его стали менее упругими, и теперь я подсыпаю в еду добавки, которые стимулируют гибкость суставов у пожилых кошек. Гомер спит чаще и крепче, чем в былые времена, и если его разбудить, то он может и покапризничать. Он все еще любит дремать рядом со Скарлетт и Вашти, но если они случайно потревожат его спокойствие, то Гомер может на них шикнуть — а ведь раньше он шипел только в случае опасности. Его шерсть, прежде черная и гладкая, как полированный оникс, подернулась сединой. Он так и не набрал вес, который потерял за время болезни, поэтому мы с Лоуренсом иногда шутим, что у Гомера бедра, как у супермодели. Правда, никто из нас не считает эту шутку смешной.
Наверное, больше всего об изменении характера Гомера можно судить по тому, что он перестал играть со своим плюшевым червячком. Потрепанная игрушка осталась не у дел. В конце концов, она такая же старая, как и Скарлетт. Время от времени я беру игрушку и пытаюсь заново познакомить с нею Гомера, но он словно в одночасье решил, что червяк принадлежит другой эре. Эре его молодости.
Однако даже наступление старости не способно полностью сломить неудержимое жизнелюбие Гомера. Он по-прежнему крепко вцепляется зубами и когтями в украденный кусок индейки, когда Лоуренс делает бутерброд. Он до сих пор не отказался от мечты всей своей жизни: успешно побороть Скарлетт — ведь он всегда «крадется» к ней спереди, на
