Игрунька сидел на каменной ступени. Он отдался очарованию потеплевшей ночи. Сознание, что он жив сыт, молод и, как ветер, свободен, было приятно.
Прошлое прошло, не будет будущего… Есть настоящее. Есть сегодня. Сегодня, серебряное в лучах уходящей за море луны. Сегодня — запах моря, манящая ширь, охраняемая насторожившимися горами. Молодо и сильно билось сердце у Игруньки. Был теперь не как человек, но как Божий зверь, радующийся биению каждой жилки своего сильного и здорового тела.
Гибкая женская фигура опустилась мягко на камень подле него. Игрунька ощутил ее теплое бедро. Край луны коснулся далекого моря. Вспыхнула серебряная полоска. Луна исчезла. Стало темнее и уютнее.
Игрунька почувствовал маленькую теплую руку на своей ноге. Он осторожно повернул голову. Лицо хозяйки было подле. Она серьезно и сосредоточенно смотрела вдаль. Ее глаза сияли. Лицо же было печально. Игрунька обнял ее. Гибкий стан затрепетал и подался под его рукой. Игрунька приблизил свое лицо к ее лицу и осторожно и робко поцеловал ее щеку.
— Пойдем, — сказала она. — Холодно становится… Она пошла, не оглядываясь, впереди него. Тщательно заперла за ними дверь. Погасила лампу. Стала раздеваться. Игрунька неловко, сидя на стуле, стягивал сапоги…
— Как тебя зовут? — спросил Игрунька.
— Сарра, — отвечала женщина. Она лежала подле.
Растрепавшиеся волосы щекотали грудь и шею Игруньки.
За стеной заплакал ребенок. — Это твои дети? — спросил Игрунька.
— Мои, — сонно ответила Сарра, свернулась комочком, просунула мягкую, душистую руку под голову Игруньки, сочно поцеловала его и устроилась спать.
— Ты замужем?
— Вдова.
— Твой муж умер?
— Его убили позапрошлым летом.
— Кто убил?
— Белые… Добровольцы…
— Почему?
— Сказали, что он большевик. И расстреляли.
— Он был?.. — холод бежал по жилам Игруньки.
— Зубной врач… — засыпая, ответила Сарра. — Я помогала ему… Спи уж. Не надо вспоминать.
Игрунька хотел встать и уйти. Хотел задавать вопросы и не мог. Косматый ужас страшными, невозможными призраками обступил его. Ничего он не мог понять. Спрашивал Бога и не получал ответа…
Что же это такое?
Она спала подле, прижимаясь мягким, горячим, влажным телом к нему, добровольцу. Добровольцы убили ее мужа. Завтра придут красные. Есть ли предел греховности, или грех уже стал без меры и числа?
Он не спал. Он видел, как яснело окно за занавеской и мутный свет входил в комнату. Подле него на подушке лежало лицо спящей женщины. Бледное, точно восковое, было оно сурово.
Густые тени ложились от плотно сомкнутых ресниц. Какие сны снились ей? Что было в этой голове, под этим чистым лбом, оттененным черными волосами? Игрунька боялся пошевелиться. Страх и нежность, жалость и ужас были в нем. Чего бы не дал он, чтобы прочитать ее мысли, чтобы понять, что же это за мир теперь, где нет никаких условностей, и счастье это или страшное горе — эта свобода? Ему казалось, что должен появиться призрак ее расстрелянного мужа и ледяным тяжелым телом лечь между ними и захолодить их навеки.
Она пошевельнулась, открыла темные глаза, секунду с недоумением, будто ничего не понимая, смотрела на Игруньку, потом улыбнулась, обняла его и поцеловала.
— Уж не спишь, — сказала она.
Утром поила его чаем. Была розовая, сонная, но причесанная и умытая свежей водой.
— Сарра, почему вы меня приласкали? — спросил Игрунька.
Сарра долго смотрела на него.
— Уж очень вы красивый. Я давно за вами примечала. А вчера так жалко вас стало, как пришли вы и сказали, что сдаваться красным не будете… Такой вы жалкий… жалкий…
— А вы красных не любите?
— А за что их любить?.. Ненавижу их… Если бы не дети… В море кинулась бы… Ушла бы куда глаза глядят… Хамы… Мужики…
Она прошлась по комнате. Грудь поднималась у нее от негодования, и от вдруг прихлынувших слез заблистали глаза. Она продолжала дрогнувшим голосом:
— Я вас спасу. Я вчера еще это задумала. Вы сидите у меня, я сбегаю за одним человеком. Хороший человек. Что-нибудь вместе для вас придумаем… Хороший вы. Деликатный… А глаза синие, как у девушки.
Сарра ушла. Игрунька остался один в ее маленьком домике. Приходилось покориться судьбе. Улица была пуста. В доме с тополем окна были заложены ставнями. В промежутке между домами синел залив. Он был пуст. Влево, у белых скал, за цементным заводом, как кресты на кладбище, торчали из воды мачты потопленных военных кораблей. По горизонту, туманя светло-синее небо, тянулись пологами черные дымы. Армада с армией уплывала к неизвестным берегам.
Как пусто было на сердце!.. Но как интересна дальнейшая судьба!.. "Роман приключений!" Да, — роман. Что-то вроде Тома Сойера стал Игрунька. "А, Игрунька? Каково тебе? Сумеешь умереть так же весело, как весело умел жить?" Игрунька взял револьвер, осмотрел его. На холодном дуле у самого пулевого отверстия желтой крапинкой легла ржавчина. "Надо отчистить", — подумал Игрунька. Полез, было в сумку за тряпочкой и смазкой и остановился.
"К чему? Все равно завтра он мне не понадобится. Он мне нужен только сегодня. На один раз! На один выстрел!"
Игрунька потянулся, подошел к зеркалу.
"Красив, — подумал он. — Если хочешь быть красивым, поступай в гусары. Мне и в гусары поступать не надо".
Русые светлые волосы, чуть завиваясь, сбегали на тонкий лоб. Расчесаны они были на пробор. Солнце подожгло их на концах, и там они сверкали бледной медью. Прямые брови и синие глаза с густой поволокой!.. Красив!..
"И я умру!.. Господи! Спаси меня!" — сказал Игрунька и сказал с такой верой, с такой силой, что, ему показалось, какая-то бесплотная масса вдруг подступила к нему и охватила его тело, как мягко охватывает ночью теплый воздух, когда спускаешься из степи в глубокую балку.
"Нет… Мы поборемся еще!" — подумал Игрунька и сладостно ощутил всю силу своего юного тела. Казалось: вплавь переплывет море.
"И не из таких переделок выходили!"
Игрунька весь точно напружинился и стал выше ростом. Заблистали глаза.
"Хороша жизнь. Там большевики, меньшевики
это дело десятое. Ни тем, ни другим. Что же, тут кадеты, там большевики — а позор один. Нет! Надо царя! Без царя России не будет. Аминь — крышка. Я служить хочу царю. А пока — быть солдатом. Кондотьером! Есть, говорят, у французов Иностранный легион в Африке… К ним… куда угодно… Но только жить… Мама! Милая мама, помолись за меня и за папу. Ты святая!!!"
Еще теплее стало на сердце. Плотнее окутал его этот воздух, и было почти физическое ощущение прикосновения непонятного тела.
Понял: может прыгнуть с высокой скалы в пропасть — и не разобьется, может оказаться в пучине морской — и не утонет.
"Хочу — по волнам морским пойду, как по суше. Скажу горам — двиньтесь, защитите меня — и двинутся. Спасибо, мама! Мамочка милая, жива ли ты? И где ты молишься обо мне, у себя ли дома перед старой иконой или у Господа?
Спасибо, мамочка!"
Игрунька так веровал в эту минуту, что если бы вошли красноармейцы и повели его на расстрел — не испугался бы. Знал, что не расстреляют…
Дверь отворилась, и в комнату впереди Сарры вошел брюнет высокого роста, в коротком изящном пальто.
— Демосфен Николаевич Атлантида, — представился он.
Томные глаза ласково окинули Игруньку с головы до ног.
Игрунька поклонился.
— Штабс-ротмистр Кусков, — сказал Атлантиди, — времени терять на разговоры и объяснения не приходится. Большевики прошли Перевальную. Через час их отряды будут в предместье. Городская сволочь развешивает красные флаги, готовясь встречать их. Зеленые грабят дома… Хотите ехать в Константинополь или нет?
Игрунька опять молча поклонился.
— Но предупреждаю, простым матросом.
— Есть! — отвечал Игрунька, вытягиваясь.
— Вам надо переодеться. Госпожа Гольденцвейг, может быть, вы поможете?
— У меня от покойного мужа кое-что осталось, — сказала Сарра. — Господин офицер, пойдемте ко мне.
Через пять минут Игрунька оглядел себя в зеркало. "Чучело, огородное чучело! — подумал он. — Воробьев на огороде пугать… А все-таки хорош!"
Вероятно, того же мнения была и Сарра. Она кинулась ему на шею и покрыла его страстными поцелуями.
"Ну, это дело десятое", — подумал Игрунька, оправил костюм, вышел к сидевшему у окна греку и, вытянувшись перед ним по-военному, отрапортовал:
— Есть, господин капитан.
Грек захохотал, показывая под черными усами крепкие белые зубы.
— Ах! Шут гороховый… Вы знаете, штабс-ротмистр, вы погубите всех публичных девок в Батуме и Константинополе.
— Есть, господин капитан.
— Ну, идемте!
Мягкая фетровая шляпа с широкими порыжевшими и съеденными молью полями была ухарски надвинута набок. Широкий черный пиджак не первой свежести едва покрывал спину Игруньки, и его талия приходилась под лопатками. Серые, в черную клетку штаны были заправлены в щегольские сапоги, на шее было длинное красное шерстяное кашне, а на плечах висело драповое пальто. Напялить его в рукава Игрунька не рисковал. Оно было достаточно широко, но кончалось много выше колен. Господин Гольденцвейг был вдвое меньше Игруньки.
