упала, – нашлась Майра, хотя не сомневалась, что это Элисон толкнула сестру в воду.
Сайсли мигом вскочила с шезлонга и побежала вытаскивать Миллисент.
– Вы можете ее открыть? – Не обращая внимания на вопли Миллисент, Элисон протянула Майре черную эмалированную банку с отверстиями, пробитыми в завинчивающейся крышке. – У меня не получается.
– Попробую. – Банка оказалась необычайно тяжелой. Майре на мгновение показалось, что в глазах Элисон она видит отражение собственного тайного удовольствия – удовольствия от вида пухлой, белокожей Миллисент, хныкающей в траве и потирающей свои купальные штанишки, ставшие от воды темно-малиновыми. – А что там?
– Смесь для торта.
Майра попробовала открутить крышку, но гладкая от воды банка скользила в руках. Крышка не поддавалась. С чувством легкой досады она вернула банку Элисон. У нее было ощущение, что она не прошла испытание.
– Ничего не получается.
– Папа откроет, когда придет с работы. – Сайсли остановилась рядом с Майрой, держа Миллисент под мышкой. – Пойду приготовлю нам лимонад и переодену Миллисент. Хочешь посмотреть дом?
– Конечно. – От возни с банкой руки Майры стали мокрыми, запачкались песком, их даже саднило. Вытащив из сумки салфетку, она тщательно вытерла ладони. Поднявшись на заднее крыльцо, оглянулась на Элисон, стоявшую в обрамлении зелени у бассейна. – Что же все-таки в этой банке?
Буковой веточкой Элисон щекотала брюшко спящего щенка.
– Словно свинцом набита.
– Скорее всего, – Сайсли пожала плечами, отчего Миллисент даже подпрыгнула у нее на руках, – там песок из песочницы и вода из бассейна.
В доме Франклинов пахло лаком и скипидаром, а покрашенные белой краской стены излучали хирургический свет. Пианино, несколько кресел, обитых тканью бледных пастельных тонов, и бледно-лиловый диван на голом, покрытом свежим лаком полу гостиной напоминали скалы, разбросанные по прерии. Линолеум в столовой, игровой комнате и на кухне был покрыт необычным узором из крупных черных и белых квадратов, представлявшим собой нечто вроде модернизированной версии голландской живописи – правда, без теплых умбровых и охристых оттенков полированного дерева, а также медных бликов и приятных форм груши или виолончели, которые так облагораживают интерьеры на полотнах Вермеера.
Сайсли открыла холодильник и вынула оттуда запотевшую банку концентрированного лимонада.
– Не возражаешь? – Она вручила Майре консервный нож. – А я быстренько переодену Миллисент.
Пока Сайсли была наверху, Майра открыла банку, вылила содержимое в алюминиевый кувшин и, добавив четыре банки воды, перемешала смесь ложкой из мойки. Солнечные лучи, отражавшиеся от белых эмалированных и хромированных поверхностей кухонных приборов, слепили ее.
– Все в порядке? – прощебетала, стоя в дверях, Сайсли. Довольная Миллисент в сухих штанишках, тоже полосатых, но на этот раз голубых, прижималась к груди матери.
Майра, держа в руках кувшин с лимонадом и четыре красные пластиковые чашки, последовала за Сайсли и Миллисент к маленькому оазису в густой тени от бука.
– Хочешь – разлей сама. – Сайсли поставила Миллисент на траву и опустилась в шезлонг.
Элисон направлялась к ним от бассейна, ее короткие белокурые волосы прилипли к голове, как у выдры.
– Нет, давай ты. – Майра передала Сайсли кувшин и чашки. Ее охватила ленивая истома, она бездумно смотрела, как Сайсли разливает лимонад. Листья дерева, солнечный свет, пробивающий листву длинными лучами, – все на какое-то время потеряло четкость очертаний, превратившись в размытое зеленовато-золотое пятно. Но тут быстрое движение привлекло ее внимание.
Элисон у всех на виду грубо толкнула Миллисент, и та упала на землю. На мгновение воцарилось молчание – такой короткий интервал бывает между вспышкой молнии и ударом грома, – а потом Миллисент разрыдалась, не вставая с травы.
Сайсли поставила кувшин и чашку на землю рядом с шезлонгом, встала, подняла Миллисент и посадила себе на колени.
– Ты совершила ошибку, Элисон.
Майра отметила про себя удивительно холодный тон Сайсли.
– Ты знаешь, в нашем доме людей не бьют.
Элисон, осторожная, хитрая лисичка, настаивала на своей правоте, глаза ее бегали от Майры к матери и обратно:
– Она хотела сесть на мое место.
– И все же в нашем доме людей не бьют. – Сайсли погладила Миллисент по голове. Когда девочка успокоилась, она посадила ее в плетеное креслице и налила ей лимонада.
Элисон, не говоря ни слова, смотрела на Майру, дожидаясь своей очереди, а получив из рук Сайсли чашку, вернулась на свое место. От пристального взгляда девочки Майре стало не по себе. Она чувствовала, что та чего-то от нее ждет – какого-то знака, какого-то обещания.
Молчание затягивалось, нарушаемое лишь отдельными звуками, издаваемыми четырьмя людьми, пьющими лимонад, – громкими и естественными у детей и более сдержанными у взрослых. За исключением этих редких звуков, все было окутано молчанием, словно морем, удерживаемым твердыми краями полудня. Майра подумала, что все они в любой момент могут застыть, навек замолчать, став двухмерными фигурами – восковыми лицами на выцветшей фотографии.
– У Хайрема уже есть пациенты? – с усилием нарушила она молчание.
– В августе Хайрем работает в благотворительном фонде больницы. – Сайсли высоко подняла чашку и допила лимонад. – Денег он, естественно, не получает, но зато четыре раза принял роды.
– Четверо родов! – Перед мысленным взором Майры возникла череда младенцев в розовых и синих люльках – триста шестьдесят пять малышей в трехстах шестидесяти пяти люльках, все на одно лицо, выстроившиеся в уменьшающей перспективе в призрачном пространстве между двумя зеркалами. – Почти по одному в день!
– Это средний показатель для этого города. У Хайрема пока нет собственной клиентуры, он принимает всех. Но вчера к нему пришла женщина – можно сказать, из ниоткуда. Она попросила сегодня ее принять. Не знаю, как она узнала о Хайреме – может, прочла объявление в газете.
– А какой Хайрем использует наркоз? – неожиданно спросила Майра.
– Ну, как тебе сказать… – Искренность Сайсли требовала откровенного ответа, но Майра видела, что она пыталась от него уйти. Такая уклончивость свойственна многим матерям, когда вопросы о родах им задает бездетная женщина.
– Я только имела в виду, – быстро проговорила Майра, – что существует несколько методов. Некоторые матери рассказывали мне про эпидуральную анестезию. Она ослабляет боль, но дает возможность видеть рождение ребенка, ведь так?
– Эпидуральная анестезия, – тон Сайсли стал несколько пренебрежительным. – Именно ее доктор Рихтер применяет во всех случаях. Поэтому он так популярен.
Майра рассмеялась; в глазах Сайсли за блестящими стеклами очков читалось недоумение.
– Мне показалось смешным, что применение местной анестезии может повысить популярность, – объяснила она.
Но Сайсли, похоже, не оценила шутку.
– Возможно, – тут Майра понизила голос, покосившись на Элисон, высасывавшую из чашки остатки лимонада, – меня это интересует, потому что когда-то, много лет назад, я присутствовала при рождении ребенка.
Сайсли удивленно подняла брови.
– Как это тебе удалось? Рожала твоя родственница? Ведь посторонних не пускают…
– Нет, не родственница. – Майра бросила на подругу лукавый взгляд. – Это случилось… в зеленой юности. В колледже я встречалась со студентом-медиком, посещала лекции по анемии, ходила с ним в анатомичку, смотрела, как вскрывают трупы. Казалась себе кем-то вроде Флоренс Найтингейл [46].
Элисон поднялась с кресла и направилась к песочнице прямо за спиной Майры.
