отпустили.
– Свободен, Черныш.
Егор настолько потерялся, что повернулся, чтобы уйти.
– Погодь, Черныш, – сказал Кока-Коля. – Держи подарок. Халява…
Он развернулся и сильно ударил Егора в глаз.
– Все, иди.
Егор шел и плакал от обиды и унижения. Так его никогда еще не лажали. Так его никогда еще не опускали. Он плелся, опустив голову и глядя сквозь слезы под ноги на бруски, которыми замощена площадь. Ему казалось, что перед ним – нескончаемая стена, которую не обойти, сквозь которую не пробиться… И уже потом, когда он миновал Плешку, перед его взором тянулась все та же глухая стена из серых камней.
Он пешком дотащился до дома и поднялся на седьмой этаж.
– Гошка, кто ж так распахивает? А Лумумба?! – закричала мама из кухни.
И тут тоже! Хоть бы разочек, хоть бы раз без упрека.
Он доволокся до своей комнаты, где Лумумба нежился на тахте.
– С чужого места, ниггер!
Егор смахнул кота на пол, повалился ничком и закрыл глаза. И опять, как прежде, перед ним поплыла серая каменная стена, застившая весь белый свет.
– Егорушка, милый, – позвала мама. – Иди сюда.
Он поднялся и поплелся на кухню. Мама, принаряженная, в новом фартуке стояла у кухонного стола, на котором красовалась стопка книг.
– Дорогой мой Гошенька, – ласково пропела она, – поздравляю тебя…
Подняла на Егора глаза и ахнула:
– О господи! Опять?
И, словно ослабев, опустилась на стул.
– Бедный мальчик…
Понурила голову, упершись взглядом в узор на клеенке, на которой ряд за рядом тянулись серые прямоугольники, уложенные как кирпичи. Мама водила пальцем, медленно очерчивая один прямоугольник за другим, и говорила тихо, словно причитая:
– Ну когда же это закончится? Я просто не нахожу никакого выхода… Идти в милицию? Опять скажут: «Подростковые ссоры. Мальчишки в этом возрасте всегда дерутся». Нет, надо уезжать… Куда? Где будет по-другому? Если б только я раньше знала… Егорушка, сынок, прости меня! Если б знала…
Егора качнуло к ней.
– Мам, не плачь. Ништяк, как-нибудь перекантуемся.
Мама резко подняла голову.
– Егор! – она смахнула слезу. – Сколько раз я просила тебя не употреблять жаргон.
Егор сжал зубы.
– Неужели ты не сознаешь: говоря, как они, ты сам становишься таким же. И учительница опять жаловалась, что слышала, как ты на перемене выражался.
– Я не выражался, – пробормотал Егор, тупо разглядывая узор на клеенке.
– Ксения Федоровна мне говорит: «Мальчик он у вас умный. Развит не по годам, книжки читает, но язык, язык… Словно не из интеллигентной семьи, а шпана какая-то…» Ох, Гошка, не могу тебе передать, как мне все это не нравится.
Егор взорвался:
– А мне, думаешь, нравится?! Мне нравится? Что я буду, как белая ворона?! Все так говорят.
– Не все. Возьми Марека Рубинштейна, Вадика Сечкина, Ашота…
– Я не Ашот или Марек, – буркнул Егор.
Мама встала и подбоченилась:
– Чем же это ты хуже их?
– Я не хуже!!! – закричал Егор.
– Конечно, не хуже. А какой же?
– Я как все!
Мама тяжело вздохнула:
– Ну ладно, мистер Как-все, давай ужинать. Ты руки-то мыл?
– Мыл.
– Покажи.
Егор выдвинул манипуляторы.
– Мыть, – приказала мама, едва взглянув.
И как она различает, мыл или нет?
Он угрюмо поплелся в ванную. Умывшись, встряхнул мокрые руки, завернул кран и враждебно уставился на свое отражение в зеркале над раковиной. Ну и квазимода! Разбитая рожа черна как ночь, губы вывернутые. А бельма-то, бельма – глаза б на них не смотрели… Только волосы – вроде ничего, но и те курчавятся, как у барана. Эфиоп. Папуас, ядрена Родионовна, Пушкина мать!
– У-у-у, образина черномазая.
Показав себе язык, Егор вернулся на кухню. Мама опять светилась как солнышко.
– Егорушка, сынок, ну иди, дай я тебя обниму.
Обняла его и прошептала:
– А я купила Филипа Пулмана. Все его книги… Тебе в подарок. Поздравляю, мой мальчик. Совсем уже взрослый…
Мама отпустила Егора, пригладила волосы:
– Извини за скромный дар. Но ничего, к лету приобретем велосипед…
Егор и забыл, что сегодня – день рождения. Язык чесался попросить: «Не надо велосипеда! Лучше дай половину того, что он стоит». Но он только буркнул:
– Спасибо, мам… Клево. А велосипеда не надо.
– Как это не надо?! – возмутилась мама. – Скутер нам, конечно, не по карману, но велосипед-то… Ты разве не хочешь иметь велосипед?
– Хочу, – уныло проворчал Егор.
– Вот и хорошо, – бодро сказала мама. – И еще один сюрприз… – она выждала эффектную паузу, – от твоего отца.
– Привет из черной Африки, – скривился Егор.
– Не паясничай. Перед отъездом он просил вручить, когда тебе исполнится тринадцать.
Мама положила на стол конверт и маленький сверток из серебряной фольги, обвязанный красной ленточкой. В конверте – листок. Почерк – старательный, ученический.
Дорогой мой сын Егор!
Судьба развела нас по разные стороны океана, но я люблю тебя и очень рад, что ты почти достиг совершеннолетия.
Передаю тебе талисман, который в нашей семье переходит от отца к сыну.
Твой отец
Жустен Ахомадегбе
В свертке оказалась резная фигурка размером с ладонь – уродливый горбун, африканский божок из черного полированного дерева.
Лучше бы денег прислал.
– Нравится? – спросила мама.
– Классный презент, – уныло пробормотал Егор.
– Тебе не угодишь. А по-моему, замечательный подарок. Настоящая африканская работа. Наверное, очень древняя и, как знать, может, – мама таинственно улыбнулась, – может, даже магическая…
Егор сгреб подарок, письмо и встал из-за стола.
– А поесть? Я приготовила тебе что-то вкусненькое.
– Спасибо, мам. Не хочется.
У себя в комнате он плюхнулся на тахту, бросил рядом подарок и погрузился в мрачные раздумья. Он беспокойно метался на лежаке, бросался то так, то сяк и мысленно предавал Кока-Колю самым жутким и фантастическим карам, пытал его самыми немыслимыми пытками, которые только знал или сочинял тут же на ходу.
Что-то острое ужалило его в хребет. Егор выругался и запустил руку себе под спину, но ничего не нащупал. Он перевернулся на бок, твердое вонзилось ему под ребро. Он спрыгнул на пол и обшарил складки смятого покрывала. Пусто, как в танке. Егор сдернул с тахты плед, встряхнул. На пол выпал маленький деревянный уродец. Где ж ты прятался, редиска? А ну, поди-ка сюда, дай на тебя посмотреть…
Истуканчик на ладони ехидно щерился, как бы напоминая о гнусной ухмылке Кока-Коли: держи халяву, Черныш. Егор швырнул горбуна назад на кровать, но тут же одумался – деревяшка ни при чем, а Илюшу позабавит.
К другу в дверь он постучал истуканом – прямо в серединку подковы, нарисованной фломастером: тук-тук-тук, а вот и мы с новым дружком. Открыла Илюшина мать.
– Егорушка, хороший мой, как славно… Входи, милый, входи…
Нахмурилась – увидела фингал.
– Опять дрался! А без драк уже и жизни нет?!
– Я не…
– Помолчи. Силен как бугай, так силу не знаешь куда девать?! Лучше бы Илюшу почаще навещал.
Как водой из ушата окатила.
– Ну, чего застыл? Иди уж… Только помни – не волновать его! Ты понял? Не волновать!
Илюша лежал в постели, закрыв глаза, бледный, слабый. Тонкие пальчики сжимали авторучку – любимую его фишку с прозрачным корпусом и лампочкой внутри, сияющей голубым неоновым светом. Сейчас погашенная волшебная палочка была похожа на больничную пробирку для анализов.
– Илюха, а я до тэбе, – с порога закричал Егор, потрясая талисманом. – Дывысь, яка цацка!
Илюша открыл глаза.
– Клевый у тебя макияж, – проговорил он слабым голосом.
Егор махнул рукой: перекантуемся.
– Эх, будь силы, – прошептал Илюша. – Мы бы…
– Илюха, ты у нас Илья Муромец. Встанешь и пойдешь махать налево и направо.
Илюша молчал. Прозрачная авторучка в его руках то вспыхивала голубым сиянием, то гасла.
– Собаку! Надо собаку. – Он потянулся к тумбочке у изголовья, выхватил из стопки книгу и принялся лихорадочно ее листать. – Вот, читай. Бультерьер! Злобный, верный хозяину… Да, конечно, только бультерьер. Нет, лучше немецкую овчарку. Фашисты использовали против людей. А теперь мы – против фашистов.
– Мама не разрешит, – сказал Егор.
– Тогда тазер купим.
– Скажи еще, генератор силового поля.
– А что?! Приобретем боевого робота, – слабо засмеялся Илюша. – Терминатора.
– Танк, – сказал Егор.
– Точно! Т-34. Или «тигра». Нет, живого тигра-людоеда.
– Тираннозавра!
– Да, стащим в музее кость и клонируем, – подхватил Илюша, размахивая сияющей волшебной палочкой.
