корова все лижет и лижет его голову. Ох, как хотелось мне вот так же, склонив голову, сидеть возле коровы и так же мирно засыпать! Однажды я сделал было такую попытку, но получил за это основательную взбучку от отца. Беднягу же Калу Бханги отец бил так жестоко, что я заплакал от страха — боялся, как бы он не убил его. Однако на другой день Калу Бханги как ни в чем не бывало с метлой в руке явился подметать наше бунгало.
Калу Бханги очень любил животных, и они платили ему тем же. Наша корова, наверное, готова была жизнь за него отдать, равно как и коза аптекаря, хотя, говорят, коза вероломна и коварна, как женщина. Поил обоих животных — Калу Бханги, задавал им корм — Калу Бханги, пас в лесу — Калу Бханги. Как отец понимает лепет своего ребенка, так он понимал каждое их движение. Не раз я увязывался следом за Калу Бханги. В лесу он давал животным полную свободу, но корова и коза шли рядом с ним, не отставая ни на шаг. Сразу было видно, что все трое — большие друзья. Завидев по дороге пучок зеленой травы, корова опускала голову, а коза принималась общипывать листочки с кустарника. Калу Бханги тоже срывал какие-то травинки, угощал ими козу и лакомился сам, беседуя с животными, а корова и коза отвечали ему то мычанием или блеянием, то движением ушей, взмахом хвоста или стуком копыт. Но понять, о чем они толкуют, было нельзя.
Постояв на одном месте, Калу Бханги двигался дальше. Корова переставала щипать траву, коза оставляла свой куст, и оба животных шли следом за Калу Бханги. Если на пути им попадалась маленькая речка или родник, Калу Бханги растягивался на берегу и пил, сложив губы трубочкой, как это делают животные. Корова и коза, следуя его примеру, тоже пили воду. Когда Калу Бханги ложился отдохнуть на траву, коза укладывалась рядом, поджав ноги, как мусульманин на молитве, а корова ложилась с другой стороны. Она жевала свою бесконечную жвачку, и такая безмятежность, такое удовлетворение отражались в ее взгляде, что мне всегда казалось, будто рядом с Калу Бханги сидит большая грузная женщина, которая только что приготовила еду мужу и теперь, взяв в руки иглу, не спеша что-то вышивает.
Кроме коровы и козы, у Калу Бханги был еще один друг — собака. Она сильно хромала на одну лапу и не могла бегать вместе с другими псами — те вечно грызлись с ней, и бедняга была всегда голодной и искусанной. Калу Бханги перевязывал ее раны, частенько подкармливал ее. То он мыл ее, то выбирал из шерсти блох, то угощал кусочком черствого хлеба. Однако собака эта была эгоисткой. Она являлась к Калу Бханги лишь два раза — в полдень и вечером, а подкрепившись и подождав, пока Калу Бханги перевяжет ее раны, снова убегала куда-то. Встречи Калу Бханги с хромой собакой были недолгими. Собака эта мне совсем не нравилась, но Калу Бханги всякий раз встречал ее с искренней радостью.
Калу Бханги знал всех лесных птиц и зверушек. Если на дороге ему попадалась букашка, он осторожно поднимал ее и сажал на ветку кустарника. Услышав крик мангуста, он отвечал ему, мастерски подражая его крику. Он прекрасно знал повадки всех обитателей леса. В то время для меня, семилетнего мальчугана, он казался лучше собственных родителей.
И наконец, Калу Бханги умел удивительно вкусно поджаривать кукурузу. Медленно и осторожно поворачивая початок над слабым огнем, он разговаривал с ним, как со старым другом, которого знал не один десяток лет. Многие жарили кукурузу, но куда им было до Калу Бханги! У них она неизменно получалась сырой и безвкусной. Но в руках Калу Бханги кукурузный початок начинал сверкать красотой, словно невеста, разодетая в золотистый свадебный наряд. И мне казалось, что сам початок чувствует, как любит его Калу Бханги, потому что разве может без любви родиться такая красота? Я часто приходил к нему и с аппетитом уплетал хрустящие зерна. Как-то меня поймали за этим занятием, и я был строго наказан. Попало и бедняге Калу Бханги. Но на другой день он опять, как всегда, с метлой в руке явился в наше бунгало.
И это все. Я не могу припомнить о Калу Бханги что-либо более интересное. Из детства я шагнул в юность, а Калу Бханги оставался все тем же. Только стал он для меня менее привлекательным. Да и не было причин особенно интересоваться им. Правда, время от времени я все же останавливал свое внимание на его персоне. То были дни, когда я только-только взялся за перо. Держа наготове автоматическую ручку и блокнот, я спрашивал его:
— Калу Бханги! Случалось ли что-нибудь особенное в твоей жизни?
— Что именно, молодой господин?
— Ну, что-нибудь удивительное, небывалое, новое.
— Нет, молодой господин!
Расспросы эти были пустым занятием. Разве попробовать подойти к нему с другой стороны?
— Ну хорошо! Скажи, пожалуйста, на что ты тратишь заработанные тобой деньги?
— На что трачу свои деньги? — Калу Бханги задумывался. — Я получаю в месяц восемь рупий. — И он принимался считать на пальцах: — На четыре рупии покупаю муки… на рупию — соли, на рупию — табаку, на восемь ана — чаю, на четыре ана — патоки и на четыре ана — перцу и корицы. Сколько это будет, молодой господин?
— Семь рупий.
— Да, да, семь рупий. Рупию берет у меня лавочник — я занимаю у него деньги, чтобы сшить одежду. В год-то пары две сносишь. Но, молодой господин, если бы доктор-сахиб прибавил мне еще рупию, я всласть бы полакомился!
— Чем же?
— Купил бы гхи и отведал паратхи! Сроду их не пробовал!
Судите сами, мог ли я написать рассказ об этих восьми рупиях?
Потом я женился. Мир казался мне юным и прекрасным. Ветры доносили до меня из соседнего леса запахи меда и мускуса, нежный аромат лесных роз. Мне казалось, что в лесу резвятся антилопы, а звезды, низко склонясь, шепчут о чем-то и вздрагивают, словно в ожидании поцелуя. Даже в те дни меня не оставляла мысль написать о Калу Бханги. Я брал карандаш, бумагу и отправлялся к нему.
— Калу Бханги! Был ли ты женат?
— Нет, молодой господин!
— Почему?
— В этих краях я единственный бханги. Далеко-далеко вокруг не найти больше бханги-мусорщиков, молодой господин. Так на ком же мне жениться?
Я продолжал свои попытки:
— Не рождалось ли в твоей душе какого-нибудь желания, Калу
