полицейского фургона, она стучит в их дверь и просит внести изменения в оповещения “Эмбер алерт”, включив в них еще одну ученицу, Чарли Серрано. Потом она пытается ввести мистера Серрано в курс дела, но в конце концов его так раздражают ее уклончивые ответы, что он обходит ее по широкой дуге и сам стучит в дверь фургона. Она знает, что и они ничем ему не помогут, но понимает – на его месте, вероятно, поступила бы так же.
Весь остаток утра она мечется между телефонными разговорами с журналистами, родителями, администраторами школьного округа и технической командой шерифа. Они взломали телефоны детей, но из переписок выяснилось только, что Чарли и Остин бурно флиртовали. Помимо Ривер-Вэлли, есть всего три места, где они побывали одновременно. Одно из них быстро идентифицируется как дом Уоркманов, а два других адреса – один на Стейт-стрит, второй в Восточном Колсоне – передаются патрульным для дальнейшего расследования. Тем не менее Фебруари склоняется над столом в полицейском фургоне и на всякий случай как можно более незаметно фотографирует список координат.
Занятия отменены, у учителей выходной. Одни разбираются с бумажной волокитой, другие помогают в общежитиях ученикам, оставшимся в школе, третьи слоняются по кампусу, пытаясь помочь, но толку от них мало. Такое поведение Фебруари обычно раздражает, но сегодня она не может их упрекнуть – она и сама не знает, что делает. В дверях ее кабинета появляется Генри.
Есть новости? – спрашивает она.
Нет, но…
Он осекается.
Что?
Я думаю, это моя вина, что он сбежал. Мы сказали ему, что хотим поставить Скай имплант, и он выбежал из дома, и, в общем, мы так по‐настоящему и не помирились.
Имплант? – переспрашивает Фебруари, изображая удивление.
Ясно, что Бет не пересказала Генри их новогодний разговор, и Фебруари не собирается влезать в чужие семейные споры.
Это сложно, – говорит Генри.
Конечно, – отвечает Фебруари. – Я бы никогда не подумала…
Фраза повисает в воздухе. Конечно, она бы подумала; прямо сейчас она много чего думает, но толку‐то.
Есть кое‐что еще, – говорит Генри. – Он знает, что школа закрывается.
Господи. Это плохо. Так, ладно.
Извини. Я не хотел ему говорить.
Фебруари не знает, что сказать. Она не может отчитывать Генри, как бы серьезно он ни нарушил этические нормы, когда сама не уследила за его сыном.
Это нам пригодится, – говорит она наконец. – Спасибо, что дал мне знать.
Генри кивает и задерживается в дверях. Она видит, что он не хочет уходить – может быть, просто не хочет оставаться один, – но в конце концов уходит, и она бежит по коридору к лаборатории Ванды, выключает и включает свет, чтобы привлечь ее внимание.
Они знают, что школа закрывается. Дети знают. По крайней мере Остин. Наверное, он рассказал Чарли и Элиоту.
Скоро все узнают.
Но ты не думаешь, что это может быть как‐то связано с тем, что они сбежали?
Может. Он что, только что узнал?
Она качает головой. В этом вся загвоздка – если Остин узнал о закрытии Ривер-Вэлли больше месяца назад, то почему все произошло сейчас? Могли ли они втроем так давно планировать побег, и чтобы этого не заметили учителя или родители? Только вчера она разговаривала с Чарли, когда занималась с ней историей, и, учитывая все, что недавно произошло, с ней все было в порядке. Очевидно, Фебруари что‐то упустила. Задача в том, чтобы выяснить, что связывает этих троих, помимо учебы в одной школе. Она чувствует, как зарождается серебристая нить догадки, но все еще скользкая и тонкая, и Фебруари пока не может за нее ухватиться.
Генри сказал, что он знает с декабря.
А что‐нибудь еще он сказал? Как Остин все воспринял?
Очевидно, что плохо, – говорит Фебруари.
Она обводит рукой комнату, как будто пустая лаборатория каким‐то образом доказывает ее правоту.
И еще ему не понравилась идея поставить ребенку имплант.
Что? Скай? Я думала, она слышит.
Я тоже так думала.
Ну, это уже кое‐что.
Что кое‐что?
Остин и новенькая девочка на днях довольно активно заигрывали друг с другом возле моего кабинета.
Да, техническая команда шерифа взломала их телефоны. Похоже, они встречались.
Ванда встает со своего вращающегося стула и начинает расхаживать по комнате.
Но какое это имеет отношение к делу? Они никогда не говорили о побеге.
Ванда нетерпеливо вздыхает, как будто Фебруари из упрямства не хочет видеть логику.
Остин неравнодушен к девочке, которую только что на глазах у всех шарахнул током имплант. Ты думаешь, он спокойно воспримет тот факт, что его сестренке поставят такую штуку?
Фебруари кивает, хватается за подбородок, как она делает, когда задумывается. Ладно, значит, Остин и Чарли вместе, и они возмущены.
Но все равно, куда бы они пошли? И зачем брать с собой Элиота?
Но когда она произносит его имя, в ее памяти всплывает картина, как почти ровно год назад Элиот появился у ворот на рассвете, вне себя от боли, и умолял ее позволить ему жить в общежитии. Она держала его за руку, когда медсестра обрабатывала ожог, и разрешила ему остаться в Старой резиденции, пока не оформят документы. С закрытием школы Элиоту придется вернуться к матери или попасть в приемную семью и стать бездомным.
Ему есть что терять.
Или нечего терять.
Фебруари достает из кармана телефон, выводит на экран фотографию с GPS-координатами, которую сделала утром. Изображение размытое, ей приходится увеличивать масштаб, и это делает его еще более размытым.
Загугли это, – говорит она и зачитывает первую строку цифр.
Это в центре, – говорит Ванда. – “Т-ь-е‐с-т-о‐с”.
Пиццерия? О-к, попробуй вот это.
Она зачитывает Ванде вторую строчку.
Восточный Колсон, – говорит Ванда, глядя на карту. – Если речь идет об имплантах, это может быть клиника. Колсонская детская больница?
Но что им там делать?
Не знаю. Протестовать? Устраивать сидячую демонстрацию? Разве ты только что не рассказывала своим про “Глухого в президенты”?
Приблизь.
Ванда увеличивает изображение. Сначала карта по‐прежнему выглядит пустой, но когда она дважды щелкает мышью, появляется маленький оранжевый значок. Когда она наводит на него курсор, всплывающее окно сообщает: “«Канистра». Часы работы: закрыто”. Другой информации об этом заведении нет – что это такое и когда оно закрылось? – но одного названия достаточно, чтобы заставить
