Стилистические особенности „Страшной мести“ всего более носят следы влияния фольклора и особенно фольклора украинского. Не говоря уже о думе, сочиненной Гоголем, о причитаниях, о песнях, написанных в подражание украинским народным песням, — вся повесть пересыпана фольклорными образами, сравнениями, эпитетами; самый ритмический строй отдельных мест „Страшной мести“ близко напоминает украинские думы (ср., например, описание бури на Днепре в известном начале X главы с думой „Буря на Черном море“).
В поисках „разгадки“ повести, стоящей по своему стилю особняком в творчестве Гоголя, исследователи неоднократно усматривали в ней попытку усвоить на украинском историко-фольклорном материале демонические образы и построения немецкого романтизма, в частности Л. Тика. Неоднократно отмечалась сюжетная близость „Страшной мести“ и повести Тика „Пьетро Апоне“, появившейся в русском переводе незадолго перед тем („Московский Вестник“ 1828, № 1–8), и вероятно известной Гоголю.[39] Однако связь „Страшной мести“ с романтической литературой была менее значительна, чем связь ее с украинским фольклором, сказавшаяся и в основной теме — борьбе с Польшей за народную свободу, и в основных образах (народный герой — Данило Бурульбаш, злодей-изменник, несчастная Катерина), и во всем лирико-эпическом стиле повести. „Страшной местью“ раскрывались в творчестве Гоголя новые возможности, на основе которых выросла героическая эпопея — „Тарас Бульба“.
Библиографическая справка
1. В. И. Шенрок. „Материалы для биографии Гоголя“, т. II. М., 1893 (гл. „Повесть «Страшная месть» и ее отношение к повестям, вошедшим в «Миргород»“, стр. 54–68).
2. И. М. Каманин. „Научные и литературные произведения Н. В. Гоголя по истории Малороссии“ — „Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца, под ред. Н. П. Дашкевича“. Киев, 1902, отд. II, стр. 75-132.
3. А. К. и Ю. Ф. „Страшная месть“ Гоголя и повесть Тика „Пьетро Апоне“ — „Русская Старина“ 1902, № 3, стр. 641–647.
4. Г. И. Чудаков. „Отношение творчества Н. В. Гоголя к западно-европейским литературам“. Киев, 1908 (ч. II, гл. 2 „Малорусские повести из простонародной жизни“, стр. 85–88).
5. В. А. Розов. „Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя“ — „Памяти Н. В. Гоголя. Сборник речей и статей“. Киев, 1911, стр. 99-169.
6. В. Н. Державин. „Фантастика в «Страшной мести» Гоголя“ — „Наукові записки Харківської науково-дослідчої катедри українознавства“ 1927, т. VI, стр. 329–338.
7. Anatol Dauenhauer. „Gogol’s «Schreckliche Rache» und «Pietro von Abano» von L. Tieck“ — „Zeitschrift für slavische Philologie“ 1936, Bd. XIII, Doppeltheft 3/4, S. 315–318.
— Иван Федорович Шпонька и его тетушка I.
Впервые напечатанная в 1832 г. во второй книжке „Вечеров на хуторе близ Диканьки“, повесть „Иван Федорович Шпонька и его тетушка“ была без существенных изменений воспроизведена во втором издании „Вечеров“ и в первом томе „Сочинений“ изд. 1842 г. (в издании Трушковского 1855 г. листы повести Гоголем просмотрены не были). Рукопись повести неизвестна. Изменения, внесенные в текст во втором издании „Вечеров“, незначительны и малочисленны. Из них наиболее существенна замена во втором издании слов: „лицо изузоренное оспою“ на „лицо изукрашенное оспою“, „узнать“ на „спросить“, „полагали“ на „думали“ и т. п. В издании „Сочинений“ 1842 г. „Шпонька“ подвергся такой же стилистической правке Прокоповича, как и остальные повести.
При воспроизведении в настоящем томе по второму изданию „Вечеров“ в текст повести внесены отдельные поправки по первому изданию — в тех случаях, когда разночтения между ними можно объяснить случайным пропуском или опечаткой. Так, вводится из первого издания фраза „Все вышли в столовую“ (стр. 299, 13), необходимая по всему контексту повести, и оборот „следует-с“ вместо „следует“ во втором издании (стр. 297, 33), поскольку он подтверждается началом разговора. В реплике Ивана Ивановича „Что это за дыни“ восстановлено „это“, очевидно случайно пропущенное в ВД2 и П (стр. 299, 8); восстанавливается также по ВД1 „капот с мелкими оборками“ — в ВД2 и П — „капот с мелкими сборками“ (стр. 293, 34). Сложнее следующее исправление в конце второй главы. Фразу „посмотрите, какой я прекрасный молодой человек“ Гоголь в ВД2 дополнил: „посмотрите, люди крещеные, какой я молодой человек“ — при этом выпал, очевидно случайно, необходимый по смыслу эпитет „прекрасный“. Восстанавливаем этот пропуск по ВД1, давая первую часть фразы в позднейшей редакции (стр. 292, 33).
Из издания „Сочинений“ 1842 г. нами внесено в текст несколько поправок, устраняющих несомненные опечатки или незамеченные самим Гоголем грамматические и смысловые погрешности, лишенные стилистического значения. Так, например, „степь ~ горит цветами“, вместо „степь ~ говорит цветами“ — единственно возможное чтение, опирающееся на весь смысл контекста (стр. 294, 30). Исправляем, наконец, следуя Н. С. Тихонравову, явную опечатку ВД1, ВД2 и П „сделавшись поручиком“ на требуемое контекстом „сделавшись подпоручиком“ (стр. 287, 12).
„Иван Федорович Шпонька и его тетушка“ по своему реалистическому характеру, уже во многом близкому к наиболее зрелым произведениям Гоголя („Женитьба“, „Мертвые души“), стоит особняком среди остальных повестей „Вечеров на хуторе близ Диканьки“. Это обстоятельство позволяет утверждать, что написана она могла быть позже всего цикла украинских повестей, уже в то время, когда Гоголь в известной мере преодолел свои романтические увлечения фантастическими сюжетами и обратился к реалистическому изображению украинского быта в повестях „Миргорода“ (в „Старосветских помещиках“, „Повести о том, как поссорился…“). Поэтому наиболее вероятным временем написания „Шпоньки“ можно считать конец 1831 года (31 января 1832 г. датировано цензурное разрешение второй части „Вечеров“).
II.
Самобытность и реалистическая сила повести „Иван Федорович Шпонька и его тетушка“ не только выделяют ее на фоне остальных повестей „Вечеров“, но и делают ее исключительно заметной и важной для дальнейшего творческого развития Гоголя, для генезиса его зрелых реалистических произведений.
В. Шенрок и идущие за ним исследователи, сопоставляя более поздние произведения Гоголя с образами и типами, намеченными в „Шпоньке“, находили между ними ряд аналогий.
Отмечалось, что Сторченко послужил вероятным прототипом отчасти для Петуха, отчасти для Собакевича, что описание пехотного полка Шпоньки в дальнейшем развито в „Коляске“, что сам Шпонька и его отношение к Марье Гавриловне во многом подготовляют Подколесина в „Женитьбе“, наконец, что описание школы напоминает детство Чичикова. Но дело не только в этих аналогиях, но и в том реализме и уверенном мастерстве письма, которые не находят аналогий и прецедентов ни в предшествующей, ни в современной Гоголю русской литературе. Следует назвать лишь роман А. Погорельского „Монастырка“ (первая часть которого вышла в 1830 г.), показывающий яркую картину жизни украинского провинциального дворянства. В частности, в романе Погорельского дан уже образ хозяйственной, по-мужски деловитой тетушки Анны Андреевны и хитрого, скупого и наглого опекуна Дюндика, во многом напоминающий гоголевского Сторченку (здесь же встречается и отчество Кашпоровна).
Незаконченность повести Гоголя, ее интригующее читателя предисловие и скрытая ирония автора — заставляют вспомнить Л. Стерна, в особенности его „Сентиментальное путешествие“, хорошо известное к этому времени русскому читателю в переводах.[40] Для русской прозы 20-х и начала 30-х гг. „стернианство“, понятое в значительной мере как формально-композиционная манера, было явлением широко распространенным — см. „Поездку в Ревель“ А. Бестужева-Марлинского (СПб., 1821), роман Якова де-Санглена „Жизнь и мнения нового Тристрама“ (М., 1825–1829), А. Ф. Вельтмана „Странник“ (М., 1831), выражавшие это широкое увлечение Стерном и „стернианством“. Следует отметить, что в повести О. Сенковского „Потерянная для света повесть“, появившейся в 1834 г., уже пародируется это русское „стернианство“ и в частности умышленная незаконченность „Шпоньки“ Гоголя. Пародия Сенковского подтверждает, что современниками незаконченность повести Гоголя рассматривалась как сознательный художественный прием. В плане „стернианских“ традиций может быть объяснено и предисловие Гоголя, иронически мотивирующее якобы случайную незаконченность повести утратой конца рукописи. Можно также указать и на известную перекличку в наименованиях глав у Гоголя — „Дорога“, „Тетушка“, „Обед“ — с „Сентиментальным путешествием“ Стерна: „На улице“, „Муж“, „Ужин“ и т. п. Но лишь этими внешними композиционными приемами, по существу, и ограничивается сходство „Шпоньки“ с произведениями Стерна.
