как они счастливы вместе. Но я чувствую, что он счастлив. И мне нужно это услышать.
– Где ты с ней познакомился? – Я помогаю ему выпутаться из столь щекотливого положения.
– На работе. – Похоже, он испытывает облегчение от того, что можно говорить о чем-то конкретном. – Я поехал в Ковентри. Этот город подвергся ковровым бомбардировкам во время войны. – Себастьян замолкает, и я понимаю, что именно поэтому он выбрал Ковентри. – Я работал с патентами на дизайн мотоциклов. И до сих пор этим занимаюсь.
Я жду, когда он снова заговорит о своей жене.
– Мэгги готовила чай на кухне при канцелярии. – Я вижу, что он колеблется, не уверенный в том, стоит ли продолжать, поэтому ничего не говорю. – Я пробыл там около месяца, – продолжает он. – На самом деле у меня не было друзей. Люди относились ко мне вежливо и уважительно, и это уже было кое-что, на большее я не рассчитывал. Для меня это было своего рода покаянием – поехать в Ковентри.
Я киваю, понимая его потребность в совершении такого паломничества.
– Но Мэгги была другой. Она интересовалась, откуда я родом, хотя, должно быть, уже знала. Все знали, что я немец. – Он делает паузу. – Она сказала, что никто из мужчин, кроме меня, никогда не переступал порог ее кухни, и разве я сам этого не заметил? Она меня здорово рассмешила.
Я хочу, чтобы он остановился. С меня довольно. Но по-прежнему смотрю на него, старательно изображая невозмутимость, тогда как сердце мое разбивается вдребезги. Он замолкает, как будто прочитал мои мысли. И тогда я отворачиваюсь, рассеянно гляжу в окно, на парковку, пытаясь загнать сердечную боль туда, где ее никто не увидит. Я чувствую на себе его взгляд, но не могу встретиться с ним глазами. Еще не время.
Бретань, 9 июля 1963 года
Себастьян
Себастьяну приходится воспользоваться таксофоном в деревне, чтобы позвонить соседу домой, а тот посылает за Мэгги. У него наготове десять монет по одному франку; этого должно хватить с лихвой.
– Как Элиз? – первым делом спрашивает Мэгги.
– Она в порядке. Вчера вышла из комы.
– Вчера? У нее все хорошо?
– Да, сил прибавляется с каждым днем. – Надо бы сказать, что он возвращается домой, но язык не поворачивается. – Как дети?
– Кашель у Люка прекратился. Ему намного лучше. – Облегчение в ее голосе передается по линии. – Филип болтает без умолку. Ты же знаешь, какой он говорун. – Она смеется, и сердце Себастьяна наполняется любовью к семье. – Когда ты возвращаешься? – спрашивает она.
– Думаю, на следующей неделе, – отвечает он наугад, не зная, что еще сказать.
– На следующей неделе? – Мэгги не может скрыть удивление. – А как же с работой? – Она прибегает к практическим соображениям.
– Я позвоню им. Не волнуйся.
Молчание эхом отдается по всей линии. Он опускает в автомат еще один франк, размышляя, что сказать, чтобы успокоить жену. – Я вернусь, как только смогу. – И сам съеживается от неуместности своих слов. – Дождусь, пока Элиз выпишут из больницы.
– И когда это произойдет? – В голосе Мэгги проступает резкость. Она не собирается мириться с двусмысленностью. Да и не должна.
– Скоро. Я просто хочу убедиться, что Жозефина в порядке. Она настрадалась за это время, и многое пришлось переосмыслить. К тому же на следующей неделе будут известны результаты экзаменов. Я бы хотел быть рядом.
– Она всегда может приехать и погостить у нас. – Мэгги не позволит ему искать оправдания. – Филип был бы рад увидеть ее снова. Он очень привязался к ней. Все время говорит о ней, называет ее «Йо-финн». Так мило.
– Я знаю. – Но еще он знает, что не может забрать Жозефину у матери. Лиз нуждается в том, чтобы дочь была рядом с ней.
На следующий день Себастьян навещает Элиз. Ей разрешено покидать палату, но не больницу, поэтому он берет ее за руку, и они идут в гостиную, где находят столик у окна. Они сидят друг напротив друга, положа руки на колени. Но ему кажется, что это неправильно, поэтому он тянется через стол, раскрывая ладонь. Она вкладывает свою тонкую руку в его руку, и он обхватывает ее пальцами, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ее ладони. Ни один из них не произносит ни слова, затем он улыбается.
– Я так рад, что Жозефина нашла меня.
– Она не хотела, чтобы я ехала с ней.
– У нее сильный характер. Вся в мать. – Он сжимает ее руку. – Я был идиотом, что поверил твоему отцу, когда он сказал, что тебя расстреляли. В голове не укладывается, как можно было не распознать столь очевидную ложь.
– Не думаю, что когда-нибудь смогу простить его за то, что он сделал.
Он кивает, понимая ее боль.
– Я жалею, что мы не сбежали, как ты того хотела, – мечтательно шепчет он. – Взяли бы лошадей, жили в лесу, пока все бы не закончилось. По крайней мере, мы были бы вместе, как ты и говорила.
– Мы не могли знать, что кто-то тебя выдаст.
Он слегка надавливает пальцем на ее ладонь. Знает ли Элиз? Догадывается ли о том, что это была ее мать? Он не хочет говорить ей сейчас. Кто знает, как это повлияет на нее, когда она в таком хрупком состоянии. Но вопрос повисает в воздухе.
– Ты знаешь, кто это был? – наконец спрашивает она.
Он отрицательно качает головой, не в силах солгать вслух.
Но она видит его насквозь.
– Ты ведь знаешь, не так ли?
Он снова качает головой, не отрывая глаз от их сплетенных рук.
– Кто это был? Подруга Изабель, Мари?
Он в третий раз отрицательно качает головой.
– Это была моя мать, не так ли?
Он ловит себя на том, что больше не может мотать головой, отрицая очевидное.
Элиз испускает долгий вздох.
– Думаю, в глубине души я всегда это знала.
– Она пыталась защитить тебя.
– Что! Тем, чтобы тебя убили? Нет, она думала о себе, о том, как бы ее потом не обвинили в коллаборационизме. Она хотела завоевать доверие у Résistance.
– Нет. Они предложили ей сделку. Твоя безопасность в обмен на то, что она сдаст меня.
– Моя безопасность? – В ее смехе сквозит горькая ирония. – Это хороший вопрос. – Она замолкает. – Интересно, знает ли Изабель.
– Я не уверен. Ты можешь спросить ее; она приедет позже, а вечером вернется в Париж. Твой отец болен. – Он выдерживает паузу. – Лиз. – Он хочет знать. Он должен знать, но не осмеливается спросить. – Воздух между ними разбухает от недосказанностей. Наконец он собирается с духом. – Что
