сам его предупредил, что заночуешь у Харпера.
– И?..
– И он позвонил мне – вот до чего дошло, – а я ему рассказала.
– Все?
– Конечно – он же твой отец.
– Мама!
– Ну хорошо, а что я должна была сказать?
– Допустим, что я упал с велосипеда.
– И приземлился точнехонько на кучу фужеров? Брось, пожалуйста, Чарли, он же все равно узнает.
– Господи!
– Хочешь, зайдем вместе?
– Ну да, конечно, так будет лучше.
– Не знаю. Не уверена.
– Мне пора, – сказал я, но мы не шелохнулись.
– Что за девушка? Новая подруга? – До той поры мать произносила эти слова с двусмысленной ухмылкой, но сейчас что-то изменилось.
– Можно и так сказать. Была. Пока я ее не подставил.
– Тоже участвует в спектакле? – (Я повернулся к маме; она все знала.) – Папа рассказывал, что ты запал на Шекспира.
– Она тоже участвует в спектакле.
– И кто же она?
– Джульетта.
– Да нет, глупыш, по жизни.
– Зачем тебе знать?
– По-моему, вполне естественный вопрос…
– Фран. Ты ее видела в пабе.
– Фран. – Она взвесила это имя. – Хм… И как она?
– По жизни или?..
– Как Джульетта.
– Супер.
– И ты тоже?
– Нет.
– Мне придется идти смотреть?
Я про себя усмехнулся.
– Папа сказал то же самое.
– Да мне только приятно будет.
– Нет, я тебя освобождаю. – Теперь мне действительно нужно было идти.
– Звони. Если что понадобится, если он неадекватно отреагирует.
– Нет-нет, я думаю, он будет всем доволен.
– И непременно в понедельник утром позвони.
В понедельник ожидались результаты выпускных экзаменов.
– Зачем?
– Затем, что я – твоя мать. Вдруг будут хорош…
– Я же знаю, что экзамены провалил.
Она выдохнула, закрыв глаза:
– Ладно, не будем пререкаться хотя бы по этому поводу. Не более одного скандала в день, договорились?
Я открыл дверь и помедлил, как будто мы до сих пор мчались по шоссе. Мама напряженно улыбнулась; я с содроганием – тугие повязки впивались в изрезанную кожу – вылез из машины и, не оглядываясь, пошел к дому.
Он стоял ко мне спиной, обхватив полку со стереосистемой и словно удерживая ее на весу. А возможно, сам за нее держался. Из колонок неслась музыка джаз-оркестра, как будто по лестнице с грохотом сходила лавина. Бадди Рич, подумал я, услышав соло на ударных. Отец зажал в пальцах сигарету; стоявшая рядом с бутылкой виски пепельница была полна окурков. Когда он подносил ко рту стакан, у него тряслась рука.
– Привет, пап.
Силясь бросить взгляд через плечо, он пошатнулся.
– Сколько?
Я вздохнул:
– Хочешь знать, сколько я наворовал?
Лучшая защита, решил я для себя, – это нападение. Раз он считает, что я отморозок, значит буду отморозком.
– Да, какую сумму ты похитил?
– Не хочешь спросить: «Чарли, ты живой? Как твоя спина?»
Он резко повернулся и чуть не упал, – видимо, закружилась голова.
– Мама сказала, ты в полном порядке, так что не надо тут меня учить.
– Тогда попробуй: «Чарли, я так беспокоился».
– По-твоему, я за тебя не переживаю?
– Можно слегка приглушить музыку?
– По-твоему, я крепко сплю и за тебя не волнуюсь?
– Ну, если бы ты целыми днями не кемарил на диване, так по ночам бы крепче спал.
– Ты не можешь знать, чем я занимаюсь целыми днями, – тебя целыми днями где-то носит.
– Я пропустил что-то важное?
– Не увиливай. Сколько ты…
– Не считал. Пару сотен.
– Но ты же зарабатывал!
– Ага, три фунта в час.
– Ну знаешь, кому не хватает оклада, тот трудится сверхурочно – так уж работа устроена!
Я хохотнул, и отец закусил удила:
– Как это понимать?
– Кто бы говорил о работе. И о заработках.
– Что?
– Ну вот ты лично когда в последний раз трудился?
– Ты знаешь, по какой причине я не могу работать.
– И что же я знаю? Ты никогда не рассказывал.
– А о чем рассказывать? Как по-твоему, что я могу тебе рассказать?
– У тебя на тумбочке колеса! Думаешь, я этикетки читать не умею?
На мгновение он опешил.
– Все под контролем, не волнуйся!
– А я, представь себе, волнуюсь! Что еще прикажешь делать? Как я могу не… Блин, до чего же мне тут обрыдло!
– Чарли!
Отец – я видел – отшатнулся, как от пощечины, но меня уже понесло.
– Меня, йопта, достала уже такая жизнь! Каждый день только и думаю: «Вот сейчас начнет до меня докапываться. Вот сейчас разорется».
Еще одна пощечина.
– Это неправда.
– Прихожу домой и думаю: пять часов, неужели уже надрался? А не плакал ли он сегодня? А не забыл ли выйти пробздеться? Ты лузер, папа, и рядом с тобой кто хочешь станет лузером.
– Чарли, я понял, я тебя услышал.
– Да, я знаю, причины есть, но ты о них помалкиваешь, ты вообще ни о чем не говоришь!
– А сейчас-то из-за чего мы завелись? Деньги ведь не кто-нибудь воровал, а ты! Зачем?
– Да затем, что у нас дома – голяк!
Пластинка в конце концов доиграла. Трясущийся, пристыженный, отец ощупью нашел за спиной диван, рухнул и сложился пополам, как от удара под дых, и меня на какой-то кошмарный миг охватило позорное, злобное чувство превосходства. Получай, пронеслось в голове, это тебе от меня, и мне плевать.
Тишину нарушало только потрескивание иглы.
– Почему вы не сохранили семью?
– Это был не мой выбор.
– А к чему такая гонка? Пусть бы год-другой все было шито-крыто, да хотя бы пару месяцев. В других семьях родители так и поступают – ради детей или еще почему, но чтоб мы хотя бы выросли.
– Говорю же: это был не мой выбор!
– Но ты, считай, выставил ее из дома! Мог бы… продержаться!
Время шло. Тик-так.
– Ты меня чураешься? – спросил он.
– Нет.
– Ты меня стыдишься?
Тик-так, тик-так, тик-так.
– Не знаю. А ты меня стыдишься?
– Бог с тобой. Ты же мой сын, я тебя люблю.
– А ты гордишься мною, папа? Вот так, активно, от души, гордишься?
Он помолчал. Уставился в пол, нахмурился, а потом как отрезал:
– Нет. В данный момент – нет.
С покрасневшими глазами, дрожа всем телом, я вылетел из дому и даже не прикрыл за собой дверь. Очевидно, мой велосипед с погнутым ободом – очередная плата за преступление – так и остался в багажнике машины мистера Говарда, и я зашагал на своих двоих по Форстеру, Киплингу, Вулф, Гаскелл и Мэри Шелли. Обошел стороной центр городка; к «Золотому тельцу» и «Тадж-Махалу» все еще стекались местные ночные пьянчуги, а некоторые уже валялись на ступеньках у креста посреди рыночной площади. Было ясно, что
