В самом деле, вдали, по середине бульвара, уж набралось человек десять. Нахохлившись под дождем, они терпеливо ждали. И как только показался трамвай, быстро построились в очередь.
Но трамвай прокатил мимо. Все удивленно смотрели ему вслед.
— Стойте, стойте! Куда ж поехали-то?
Потом, спохватившись, бросились догонять его на новой остановке.
Впереди неслась полная дама в черном пальто, с большим бюстом и в шляпе. За ней, перемахивая через лужи, малый с пустым мешком, за малым — рабочий, за рабочим — интеллигент в очках, со снятой кепкой в руке.
Веселый парень посмотрел на бежавших и крикнул:
— Московские скачки открыты! Ставлю на вороную в кепке!
Бежавшие подоспели к остановке как раз в тот момент, когда трамвай тронулся и уехал у них из-под самого носа.
Полная дама, дышавшая, как паровоз, отстала.
Парень в кепке с досадой плюнул и сказал:
— Подвела, чертова тумба! Последней к финишу пришла. А с места как было хорошо взяла.
Рабочий покачал головой и сказал:
— Четвертый раз на завод опаздываю. С черной доски цельную неделю не слезаю. Вот все гоняю таким манером.
Полная дама, тяжело дыша, обратилась к стоявшим:
— Скажите, пожалуйста, для чего это каждый день меняют остановки?
— Для удобства публики… — огрызнулся интеллигент в очках.
— Зачем-то еще много промежуточных остановок отменили.
— У них буква «А» скоро вовсе без остановки по бульварам будет ходить. Кто сядет — тому премия.
Полный человек в шляпе, подбежав, растерянно посмотрел на табличку с номерами.
— Что это?.. Разве двадцать девятый здесь не ходит?
— Еще вчера кончился.
— Ну, я на автобусе… Черт возьми, и автобусную перенесли! — И полный человек, придавив шляпу ладонью, бросился куда-то вперед.
— Вот взбегались-то, — сказал рабочий, покачав головой.
— Для толстяков теперь раздолье, — заметил парень в кепке, — бесплатная гимнастика. Денек так побегает, глядишь, сбавил кило два.
Подошел трамвай, и впереди толстой дамы кинулся откуда-то взявшийся сезонник с двумя мешками. Они у него были перекинуты на полотенце через плечо.
— Куда вы лезете! Вы последним подошли! — кричала полная дама, работая локтями в общей каше.
— Туда же, куда и все… — не кричал, а уже хрипел сезонник, так как и другой мешок перекинулся ему за спину и, оттягивая его назад, полотенцем душил за горло.
Вагон тронулся. Руки полной дамы соскользнули, она своей тяжестью оборвала целую гроздь пассажиров, висевших за ее спиной, и со всего размаха села в лужу.
Веселый парень схватился за затылок и сказал:
— Мать честная!.. Аж земля дрогнула!
Но в это время подошел еще вагон. Полная дама бросилась в него. Сзади на нее напирал штукатур, весь до ресниц белый от штукатурки.
— Не смейте прикасаться! Вы пачкаете! — кричала полная дама.
— Проходи, проходи! Сама хороша, вишь, как весь комод себе разукрасила.
И полную даму с грязным задом и белой спиной засосало внутрь набитого вагона.
— Утрамбуйте ее там покрепче! — крикнул парень и сейчас же заорал не своим голосом:
— А вон лупят двое, глянь, глянь!
Все оглянулись налево. По проезду бульвара шел полным ходом трамвай, а наперехват ему от прежней остановки во все лопатки с шапками в руках неслись два гражданина, один в черном пальто, другой в желтом, верблюжьей шерсти, и в больших калошах.
— Вот это рысь! — сказал с восторгом веселый парень и крикнул:
— Ставлю на гнедого в калошах!
Художник в парусиновой блузе, испачканной красками, наскоро приводил в порядок свою мастерскую.
Он ждал посетителей из высоких партийных кругов, свидание с которыми ему устроили друзья. Эти друзья страдали за него, так как большой талант художника-пейзажиста, не могущего перестроиться в плане требований современной критики, гас от потери веры в себя и от наседающей на него нужды.
Он не мог написать ни одной картины, которая отвечала бы современным требованиям. В то время, как его товарищи, менее известные, менее талантливые безболезненно вышли на дорогу нового искусства и писали картины десятками, получая большие деньги.
В углу мастерской, заставленная другими картинами и мольбертами, стояла брошенная на половине, очевидно, одна из его прежних работ: угол балкона в деревенском доме, рама открытого в цветник окна и вдали над спелым полем ржи серо-лиловая грозная туча, идущая с юга.
Это было так живо изображено, что, казалось, чувствовался сумрак от тучи и свежий запах приближающегося летнего дождя.
А в центре мастерской на мольберте стояло полотно новой, только что оконченной картины. Художник, наконец пересилив себя, написал большое полотно, на котором был изображен чугуно-литейный завод.
Гигантская красная кирпичная труба, затем железный каркас завода с кранами и вагонетками и на первом плане — богатырь рабочий с обнаженным торсом и вздувшимися мускулами.
Послышался гудок автомобиля. Художник нервно подбежал к окну и посмотрел на высаживающихся людей — одного в военной форме, другого в штатском — в пальто, кепке и сапогах, и взволнованно сказал:
— Они…
Через несколько минут у входной двери раздался звонок, тот продолжительный и властный звонок, с которым входят власть имущие люди.
Художник бросился открывать.
Пришедшие не стали раздеваться и прямо вошли в мастерскую. Военный был высокого роста с той спокойной неподвижностью лица, какая бывает у высокопоставленных людей, которые не чувствуют неловкости или необходимости быть стеснительно вежливыми с хозяевами.
Штатский, более скромный и тихий человек, очевидно, выдвинутый из рабочих на высокий пост начальника искусств, часто поглядывал на военного, как бы справляясь с его впечатлением.
— Ну, покажтте, покажтте, — сказал военный, обращаясь к художнику, но глядя не на него, а на картину, как знатный заказчик глядит на исполненный мастеровым заказ.
— Вот, извольте посмотреть, — проговорил художник с красными от волнения щеками. Он с излишней суетливостью, которую сам видел в себе, как бы со стороны, бросился к картине завода и стал ее подвигать, чтобы дать наиболее выгодное освещение.
Военный, отставив одну ногу и несколько откинув назад голову, с прищуренным глазом, молча смотрел на картину.
Штатский тоже смотрел, изредко взглядывая на военного.
— Я здесь дал всю картину выплавки чугуна, — говорил торопливо художник, как бы боясь, что высокий посетитель отойдет от картины раньше, чем он успеет рассказать ему ее смысл. — Причем, обратите внимание, все детали завода изображены совершенно точно. Я работал над ней два месяца на заводе. Даже части машин и те технически совершенно правильны. Вот, например, паровой молот… обратите внимание. Это совершенно точное воспроизведение.
А это школьная экскурсия — сближение учебы с производством, — руководитель объясняет им процессы работы. Вот здесь с флагом — группа колхозников — шефов над заводом. Они пришли приветствовать рабочих по поводу выполнения плана. А вот это группа единоличников. Они стоят совсем в стороне.
— Как они рты-то разинули! — сказал, засмеявшись, военный.
Штатский, взглянув на военного, тоже засмеялся.
— Сразу видно, что единоличники, — сказал он, — в лаптях и в рваных полушубках…
— Я хотел показать завод не в индустриальном, а в социально-революционном его значении, — сказал художник, как ученик, которому неожиданно поставили лучший балл, и он с красными от радостного волнения щеками сам уже разъясняет свои достижения.
— А там дальше — шахта, из которой добывается руда. Ее в действительности там не было, но я соединил это для большей наглядности.
Военный еще несколько времени постоял перед картиной и, подавая художнику дружески руку, сказал:
— Поздравляю вас с блестящей победой над собой. Вот вы и перестроились и стали давать искусство, нужное эпохе.
Штатский тоже подал руку художнику, покрасневшему от похвалы.
— Как у вас со снабжением? — спросил военный.
— Плохо. Я не приписан ни к одному распределителю.
— Это мы все устроим. Художники, идущие в ногу с эпохой, не должны нуждаться ни в чем. А это что?.. Старые грехи? — спросил военный, увидев в углу пейзаж с грозой. — Или, может быть, и теперь пишете?..
Художник испуганно оглянулся и, весь покраснев, видимо, от мысли, что его заподозрят в некрасивом поведении, уже по-другому торопливо сказал:
— Да это старые грехи… пейзаж… я даже не кончил его… бросил уже давно, потому что почувствовал его полную ненужность.
Военный, не слушая, подошел к неоконченной картине и долго молча стоял перед ней, потом почему-то потянул в себя воздух и сказал:
— Дождем-то как пахнет!.. Долго работали над ней?
