же удается набрать правильный номер.
– Алло, – отвечает заспанный голос.
– Это я. Я знаю правду.
Я вешаю трубку и заталкиваю статью себе в карман.
Входная дверь хлопает, оповещая о том, что Марк дома. Я тру глаза: должно быть, я уснула. Ноги умоляют меня стоять на месте, делая все от них зависящее и пригвождая к земле. Я взяла под контроль свой разум, так что тело вынуждено со мной сотрудничать. Я держусь за перила и сбегаю, перепрыгивая через две-три ступеньки. Я так сильно дрожу, что чувствую, как пульсируют позвонки у меня в спине.
Я пытаюсь добраться до столовой раньше Марка, но не успеваю. Он стоит и ждет меня. Картонные коробки вскрыты, на полу повсюду валяется всякий хлам, словно кусочки пазла, составляющего нашу жизнь. У него в руках серебристая рамка с фотографией.
– Это ищешь? – спрашивает он, как бы невзначай помахивая рамкой.
Я не знаю, как реагировать.
– Мне позвонил Найджел, – говорит Марк, между его нахмуренных бровей проскальзывает напряжение. – Ты знаешь?
Я киваю.
– Эйва? – спрашивает он.
Я снова киваю.
– Давно? – Марк вытирает глаза. – То есть с каких пор? Нет, то есть…
– Все в порядке, – говорю я и беру его за руку.
Марк плачет. И я тоже. Он роняет рамку на пол. Она приземляется лицом вниз, пряча фотографию, которая в нее вставлена. Марк обхватывает меня руками, и я в ответ так крепко обнимаю его, что у меня хрустят костяшки пальцев. Обнимаясь, мы соскальзываем на пол. Мы долго сидим вместе, утешая друг друга.
Проходят часы, и мы то проваливаемся в сон, то просыпаемся. Ни один из нас не хочет разрывать объятий и быть тем, кто предложит пойти в постель. Но начинает сильно холодать, ведь мир за оконной рамой атакует ледяной утренний туман, и нам обоим становится некомфортно. Марк встает первым и протягивает руку, чтобы поднять меня на ноги.
– Подожди, – предлагаю я и тянусь за перекошенной рамкой.
– Нет, Лаура. Не надо, – говорит Марк и тянет меня за рукав, как дитя. – Не сегодня, прошу тебя.
В его сердце живет боль, это слышно в каждом звуке его голоса. В его позе проступают тревога и паника. Я не могу понять, чего он боится теперь, ведь мне уже известны все тайны прошлого – теперь нечего бояться.
Я поднимаю фото, и страх на его лице превращается в печаль. Я копаюсь с задней частью рамки – стекло роняет снимок мне в руки. Смотреть на прекрасную счастливую семью кажется странно сюрреалистично. С фотографии мне лучезарно улыбаются лица. Я тут же узнаю снимок. Он ужасно похож на фото, которое Найджел показал мне в Нью-Йорке. Николь стоит, обняв красивого темноволосого мальчугана. Я сижу рядом с ней, щеголяя огромным беременным животом, а Марк стоит за мной, положив руку мне на плечо. Но квартира Найджела на фоне этой блаженной домашней сцены сильно отличается. За нашими спинами не поблескивает гранит, а кухонные шкафы, скорее, выполнены из дешевой МДФ, нежели из древесного массива. И все выглядит гораздо уютнее холостяцкой берлоги Найджела. Все выглядит так, как будто здесь живет настоящая семья. Интересно, чей это дом.
– Мне так жаль, – плачу я. – Я монстр. Все это произошло потому, что я хотела уложить свои дурацкие волосы. Мне не следовало просить Эйву забрать Лоркана из школы.
Марк трясет головой. Месяцы напряжения с силой вырываются из его измученного тела, словно крышка, подпрыгивающая на сковороде, полной готовящегося попкорна.
– Я скучаю по ним, – тихо произносит Марк.
– Я тоже, – хнычу я. Из моего тела извергается столько бурных слез, что почти невозможно вдохнуть достаточно кислорода, чтобы оставаться в сознании.
Я провожу пальцами по фотографии, от которой не могу отвести взгляда. Она оказалась словно картой, ведущей меня из комфортного глубокого отрицания в мучительную реальность, которую я должна принять.
– Ее сделали на Хэллоуин. Всего за пару недель до аварии. Я поставил ее в рамку, потому что это была последняя фотография, где дети вместе, – грустно объясняет Марк.
Я соглашаюсь, как будто в сотый раз слышу, как Марк говорит это. Я не испытываю шока, и мне не нужно время, чтобы это осознать.
Я заново переживаю ужасные воспоминания, и, несмотря на то что мне больно, я чувствую себя свободной оттого, что наконец пришла к общему знаменателю со своим мужем. Но некоторые факты не совсем сходятся, и я чувствую, как из моего живота рвутся наружу пузырьки. Я не знаю, сколько еще разум позволит мне узнать.
Я вытаскиваю из кармана смятую статью и протягиваю ее Марку. Мои глаза молча молят об объяснении, в которое мне может быть трудно поверить.
Ему даже не нужно читать то, что там напечатано. Кажется, он знает все слова наизусть.
– Это правда, Лаура, – шепчет он. – Ты это хочешь спросить, не так ли? Что ж, ответ «да». Да, ты потеряла больше, чем может выпасть на долю одного человека.
– Ты уверен? – плачу я.
Марк не находит слов. Он просто медленно кивает в ответ.
Я закрываю уши руками.
– Я не верю тебе, – кричу я, вставая и загребая горсть мелких фарфоровых статуэток с полок и швыряя их в противоположную стену.
Марк лезет в свой бумажник и достает другое фото.
– Какого черта? – спрашиваю я, хватая снимок, пока он не бросил его.
Я изучаю фотографию. Это, определенно, та же самая фотография, которую я детально рассмотрела в Нью-Йорке. Слезы застыли на тех же рваных краях, и их склеивает та же тонкая липкая лента, но снимок изменился. На нем точная копия фото в рамке.
– Ты видишь лишь то, что хочешь видеть, – говорит Марк.
– Нет, – резко трясу головой я. – Я не хочу этого видеть.
Я хватаю обе фотографии и швыряю их на пол. Они приземляются лицом вверх и дразнят меня.
– Я знаю, что не хочешь, но тебе это необходимо, – не менее резко огрызается Марк.
Он медленно опускается на пол. Пошатываясь, садится на ягодицы и проводит пальцем по лицам на фотографии. Он не смотрит, гляжу ли я. Мне хочется проигнорировать его драматичную позу, но мои глаза следят за его указательным пальцем.
– Это Николь и Лоркан. Ты, это очевидно! Вот я, стою позади тебя, а это наша малышка у тебя в животике. Смотри.
Он поднимает фотографии, смахивает с них пыль и насильно держит их у меня перед лицом. На его лице вылеплено странное пугающее выражение, которого я не узнаю. Ему необходимо все мне объяснить. Если я откажу
