Перед Тверью он опять задремал, и, видимо, крепко, потому что сопровождающему пришлось слегка потрясти его за плечо. "Волга" миновала низкие массивные ворота с раздвижными стальными створками, проехала вторые, затем третьи такие же и остановилась во дворе, стиснутом кирпичными стенами с колючей проволокой по гребню. Севастьянов оглянулся и увидел вторую черную "Волгу", осевшую под полной нагрузкой. Твердая рука сопровождающего развернула его в прежнее положение.
У железной двери, между двумя прапорщиками с милицейскими дубинками, прижимала к горлу ладони Оля.
- Вы прибыли в следственный изолятор в городе Кашине Тверской области, гражданин Севастьянов, - сказал сопровождающий. - Ордер на арест и обыск последует своевременно. Советую сохранять спокойствие. Вам дана возможность встретиться с женой.
Севастьянов, в бытность свою Войновым, не испытывал страха перед стихией в Черном море, не пугался под допросами в турецкой разведке. Силы уходили на борьбу, которая выматывала так, что их просто не оставалось на любые чувства, включая страх. Опустошенный, он впадал в забытье, и все. А теперь страх пришел. Сжал горло. Как сжимала ладонями Оля свое горло во дворе этой тюрьмы...
Рутину обыденной жизни у одиноких людей скрашивает множество банальных табу. Своего рода игра от скуки. Например, считаешь, что не стоит заливать растворимый кофе горячей водой из кухонного крана, лучше - кипяченой, из чайника, тогда не наживешь аденому. Что предпочтительнее умереть естественной смертью, поскольку в случае кончины от несчастного случая возможно унизительное продолжение существования в виде печени, трансплантированной в чужое тело. Что все предметы, в том числе и такие одушевленные, как деньги, созданы, чтобы быть поделенными между людьми, а потому лучше прожиться заранее, дабы не оставлять так называемые "яблоки раздора"... И так далее, и тому подобное. А завершил бы Бэзил Шемякин это перечисление так: не обманывай и не обманывайся в церкви. За тем он и посещал храм.
Бэзил приехал на Воробьевы Горы за час до встречи, назначенной Шлайном у лыжного трамплина. Он решил отстоять заутреню в старой церквушке - в двухстах шагах вниз по Мосфильмовской. Церквушка, конечно, как-то называлась, но спросить Шемякин постеснялся. Он открыл карманный складень-молитвослов, доставшийся от мамы, и стал читал свое под пение с амвона:
- Яко Ты, Господи, упование мое... Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом Своим заповесть о тебе. Сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьму тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия...
Бэзил стоял, как обычно становился в храме, - слева в срединной части, полуобернувшись в силу профессионального кретинизма, чтобы контролировать вход. Что нехорошо это, он знал, но поделать с собой ничего не мог. С тех пор, как в крохотной церквушке харбинского женского монастыря, куда он пришел с мамой, на его глазах застрелили вставшего на колени в притворе человека, навещавшего сестру...
Притвор по чину предназначается для кающихся или отлученных от причастия, и именно там застрял Ефим Шлайн, неожиданно появившийся в церкви. Он неторопливо обмахнулся крестом, посмотрел на часы - до встречи у трамплина оставалось ещё четверть часа - и сделал вид, что отправился покупать свечку. Разминуться с ним стало невозможно, и Шемякин, осторожно протиснувшись в толпе старушек, тронул Ефима за рукав.
- ...в бездне греховной валяяся, неизследную милосердия твоего призываю бездну! - провозгласил дьякон.
- Встретимся у входа, если уже уходишь, - спокойно сказал Шлайн, не скрывая, что проверял возможность "хвоста" за Шемякиным до прихода в церковь. Лицо Ефима казалось серым и припухшим - наверное, не спал ночь.
Они не смотрели друг другу в глаза, будто стеснялись, что оказались в этом месте со своими заботами.
Когда Шемякин вышел наружу, Мосфильмовскую заливало солнце. Шлайн появился в церковных дверях минут через десять. Подставил, зажмурясь, измученное лицо солнечным лучам и, улыбнувшись, сказал:
- Право, хорошо как...
- Не всем, - ответил Шемякин. - Ты ведь продал Севастьянова, Ефим?
- Хуже. Посадил. Девять дней назад прямиком отправил из Шереметьево в Кашинский изолятор. Там он имел свидание с женой, с этой... с Ольгой. И объяснение с ней же. Клавдия Немчина, супруга известного тебе дипломата в Бангкоке, ещё раньше написала ей письмо о своей связи с Севастьяновым. Просила дать ему развод. Любовь там, и все такое...
- До гробовой доски, - сказал Шемякин.
- Что? - не сразу понял Шлайн. - Ах, ну да... Немчина, когда ему сказали об этом письме, написал свое собственное, на имя консула Дроздова, где просил защитить его семью от преследований со стороны Севастьянова, находящегося в командировке в Сингапуре. Севастьянов, утверждает Немчина, и это в устной форме подтвердила затем консулу Клавдия Немчина, вынудил её к сожительству. Под угрозой сообщить прессе, в частности, тебе, Бэзил Шемякин, имя её отца, тщательно скрываемого матерью Клавдии. Якобы отец Клавдии стал одним из заместителей главы нынешнего правительства. Как сказал Севастьянов Клаве, из её прошлых сексуальных похождений он может сделать скандальчик и использовать его в политических играх. А потому, мол, если даже не любишь меня, но любишь мать и отца, то отдайся... Немчина говорит, что это же может подтвердить Семейных, сотрудник финансового холдинга, в котором работает Севастьянов... Семейных убежден, что Севастьянов занимался несанкционированным возвращением кредита, выданного Петраковым, чтобы, сбежав, обеспечить себе безбедное существование на Кипре. Семейных не исключает, что Севастьянов встречался с Клавдией Немчиной в Бангкоке для того, чтобы уговорить её ехать с ним...
- О господи, - сказал Шемякин.
- Господь, мне кажется, сам нуждается в нашей поддержке... Иногда. Как в данном случае, - ответил Шлайн.
Они подошли к лыжному трамплину. Облако закрыло солнце, и ветер сразу стал холоднее. Шлайн надел свою фуражку а-ля-Жириновский.
- Я хочу вернуть тебе деньги, Ефим, - сказал Бэзил. - Я не трогал пачку. Не хочу брать. От тебя. Я... вот что... Мне известно, что порядковые номера на купюрах продолжают те, которые имеются на долларовых сотенных, выданных тобою Семейных. И на бандеролях указан тот же банк... Семейных сингапурский крот. Предатель... Тебе это известно, даже на пользу... А я... Я из другой компании, знаешь ли. Я ничего не имею против того, что вы все делаете. Пожалуйста, как вам нравится. Но без меня.
Шлайн взял его под локоть и развернул, чтобы оказаться спиной к ветру.
В серой дали внизу, над Иваном Великим начинался дождь.
- Все? - спросил Шлайн устало.
- Ну, хорошо... Я не чистоплюй. Будем считать, что я их не заработал. В сущности, моя роль свелась к доносу на Севастьянова, после того как ты втер меня к нему в доверие.
- Теперь действительно все?
- Все. Разрешите идти, товарищ полковник?
- Денег я не возьму. Скажем так - ты их ещё отработаешь. А сейчас можешь идти. Не отходи от телефона с трех до шести вечера. Это приказ. После моего звонка догадаешься, что тебе делать. Сингапурский код не забыл? Все вы, бабники...
Шлайн отвернулся и, лавируя между лотками с армейской амуницией, знаками различия, матрешками и иконами, ушел к кромке тротуара, где его ждала казенная черная "Волга" с водителем.
Шемякин застегнул на пуговицу внутренний карман пиджака - там лежала пачка в банковской бандероли.
Ефим не позвонил ни в шесть, ни в восемь вечера. Это совсем не значило, что с ним случилось непредвиденное. Такого не могло быть, поскольку, говоря словами чеховского героя, такого не бывает никогда. Просто не случилось или, скорее, ещё должно было случиться некое событие, которое и станет поводом для телефонной беседы.
Позвонил Дроздов. В половине одиннадцатого.
- Я из Кашина, - сказал он. - Шлайн свалился, спит... В машине, которая катит в Москву. А я отлежал все бока, опух от спячки за эти дни...
- На нарах? - спросил ехидно Шемякин.
- Почти. На диване в квартире директора следственного изолятора. Шлайн распорядился разыграть мой арест и предъявление обвинения в причастности к преступному получению чека Севастьяновым. Даже на очную ставку с бухгалтером водил и орал на меня при нем. Привез сюда и жену Севастьянова, Ольгу. Мирил их... Доказывал невиновность бухгалтера и разоблачал домогательства Немчинихи... Все по системе Станиславского или Чехова, не помню... Все ружья, повешенные на стену, выстрелили. Севастьянов систему воспринял, меня пожалел, уступил увещеваниям Шлайна и согласился не получать эти деньги по чеку с последующей передачей по акту своему холдингу, а написать на чеке тратту, то есть переписать на другого получателя. Людвига Семейных.
- И что теперь?
- Семейных сможет получить по чеку наличными, или как там ему заблагорассудится, в Бангкоке или Сингапуре.
