Я простоял пару минут, рассеянно вслушиваясь в скрипучую декламацию Ивора и созерцая огромный закат. По его размывке классических светло-оранжевых тонов - наискось прошаркивали иссиня-черные акульи туши. Особый блеск придавали этому сочетанию яркие, словно уголья, тучки, плывшие в лохмотьях и колпаках над красным солнцем, принимающим форму то ли шахматной пешки, то ли баллюстрадной балясины. "Смотрите, субботние ведьмы!", - едва не воскликнул я, но тут заметил, что Ирис встает и услышал ее слова: "Хватит уж, Ив. Морис его ни разу не видел, ты зря расходуешь порох."
- А вот и нет, - возразил ей брат, - сию минуту они познакомятся тут Морис его и распознает (в глаголе слышались сценические раскаты), в том-то и штука!"
Ирис сошла в сад по ступенькам террасы, и Ивор не стал продолжать своего скетча, который, когда я быстро прокрутил его вспять, обжег мне сознание ловкой карикатурой моего говора и манер. Странное я испытывал чувство: как будто от меня оторвали кусок и бросили за борт, как будто я рванулся вперед, одновременно отваливая в сторону. Второе движение возобладало, и скоро мы соединились с Ирис под дубом.
Стрекотали сверчки, сумрак заливал маленький пруд, и луч наружного фонаря отблескивал на двух застывших машинах. Я целовал ее губы, шею, бусы, губы. Она отвечала мне, разгоняя досаду, но прежде чем ей убежать на празднично озаренную виллу, я ей высказал все, что думал о ее идиотическом братце.
Ивор самолично принес мне ужин - прямо на столик у постели, - с умело упрятанным смятеньем артиста, чье искусство осталось неоцененным, с очаровательными извинениями за причиненную мне обиду и с "у вас вышли пижамы?", а я отвечал, что, напротив, я скорее польщен, и вообще я летом всегда сплю голым, а в сад предпочел не спускаться из опасения, что небольшая мигрень помешает мне встать вровень с его восхитительным перевоплощением.
Спал я урывисто и лишь в первые послеполуночные часы неощутимо впал в более глубокое забытье (без всякой на то причины проиллюстрированное образом моей первой маленькой возлюбленной - в траве, посреди плодового сада), откуда меня грубо вытряхнуло тарахтенье мотора. Я набросил рубашку, высунулся в окно, вспугнув стайку воробьев из жасмина, чья роскошная поросль достигала второго этажа, и со сладостой оторопью увидел, как Ивор укладывает сумку и удочку в машину, что стояла, подрагивая, едва ли не в самом саду. Было воскресенье, и я полагал, что он целый день проторчит дома, ан глядь, - он уже уселся за руль и захлопнул дверцу. Садовник обеими руками давал тактические наставления, тут же стоял и пригожий мальчик садовника с метелкой для пыли из синих и желтых перьев. Вдруг я услышал ее милый английский голос, желавший брату приятного препровождения времени. Пришлось высунуться подальше, чтобы увидеть ее: она стояла на полоске прохладной и чистой травы, босая, с голыми икрами, в ночной сорочке с просторными рукавами, повторяя шутливые слова прощания, которых он расслышать уже не мог.
Через лестничную площадку я проскочил в ватер-клозет. Несколько минут спустя, покидая бурливый, жадно давящийся приют, я увидел ее по другую сторону лестницы. Она входила ко мне в комнату. Моя тенниска, розовато-оранжевая, как семужина, не смогла укрыть моего безмолвного нетерпения.
- Не выношу очумелого вида вставших часов, - сказала Ирис, потянувшись коричневой нежной рукой к полке, на которую я пристроил старенькие песочные часики, выданные мне взамен нормального будильника. Широкий рукав ее соскользнул, и я поцеловал душистую темную впадинку, которую мечтал поцеловать с первого нашего дня под солнцем.
Ключ в двери не действовал, я это знал, но все же сделал попытку, вознаградившую меня дурацким подобием вереницы щелчков, ничего решительно не замкнувших. Чьи шаги, чей болезненный юный кашель доносится с лестницы? Да, разумеется, это Жако, мальчишка садовника, по утрам протирающий пыль. Он может впереться сюда, сказал я, уже говоря с затруднением. Чтобы начистить, к примеру, вот этот подсвечник. Ох, ну что нам за дело, шептала она, ведь он всего лишь усердный ребенок, бедный приблудыш, как все наши собаки и попугаи. А пузико у тебя все еще розовое, точно, как майка. И пожалуйста, милый, не забудь смыться, пока не будет слишком поздно.
Как далеко, как ярко, как нетронуто вечностью, как изъедено временем! В постели попадались хлебные крошки и даже кусок оранжевой кожуры. Юный кашель заглохнул, но я отчетливо слышал скрипы, осмотрительные шажки, гудение в ухе, прижатом к двери. Мне было лет одиннадцать или двенадцать, когда племянник моего двоюродного деда приехал к нему в подмосковную, где и я проводил то жаркое и жуткое лето. С собой он привез пылкую молодую жену - прямо со свадебного обеда. Назавтра, в полуденный час, в горячке фантазий и любопытства я прокрался под окно гостевой на втором этаже, в укромный угол, где стояла, укоренясь в жасминовых джунглях, забытая садовником лестница. Она доставала лишь до верхушек закрытых ставень первого этажа, и хоть я нашел над ними зацепку, какой-то фигурный выступ, я только всего и смог, что ухватиться за подоконник приотворенного окна, из которого исходили слитные звуки. Я различил нестройный рокот кроватных пружин и размеренный звон фруктового ножичка на тарелке рядом с ложем, один из столбов которого мне удалось разглядеть, до последней крайности вытянув шею; но пуще всего меня завораживали мужские стоны, долетавшие из невидимой части кровати. Сверхчеловеческое усилие одарило меня видом семужной рубахи на спинке стула. Он, упоенный зверь, обреченный, подобно многим и многим, на гибель, повторял ее имя с нарастающей силой и ко времени, когда нога у меня соскользнула, он кричал уже в полный голос, заглушая шум моего внезапного спуска в треск сучьев и метель лепестков.
10.
Аккурат перед тем, как Ивор вернулся с рыбалки, я перебрался в "Викторию", и там она ежедневно меня навещала. Этого не хватало, но осенью Ивор отбыл в Лос-Анжелес, чтобы вместе со сводным братом управлять кинокомпанией "Amenic" (для которой через тридцать лет, спустя годы после гибели Ивора над Дувром, мне довелось сочинить сценарий по самому популярному в ту пору, но далеко не лучшему из моих романов - "Пешка берет королеву"), и мы вернулись на нашу любимую виллу в действительно очень приличном "Икаре", подаренном нам на свадьбу рачительным Ивором.
В один из октябрьских дней мой благодетель, уже достигший последней стадии величавой дряхлости, прибыл с ежегодным визитом в Ментону, и мы с Ирис без предупреждения приехали с ним повидаться. Вилла у него была несравненно роскошнее нашей. С трудом поднялся он на ноги, чтобы сжать руку Ирис в своих восково-бледных ладонях, и самое малое пять минут (малая вечность по светским понятиям) обозревал ее мутными голубыми глазами в своего рода ритуальном молчании, после чего обнял меня и медленно перекрестил, по жуткому русскому обычаю, троекратным лобзанием.
- Ваша нареченная, - сказал он, разумея, как я понимал, "невеста" (и говоря на английском, который, как позже отметила Ирис, в точности отвечал моему - в незабываемой версии Ивора), - так же прелестна, как будет прелестна ваша жена!
Я торопливо его уведомил - по-русски, - что месяц назад мэрия Канниццы совершила над нами проворную церемонию, соединившую нас узами брака. Никифор Никодимович вновь воззрился на Ирис и наконец поцеловал ей руку, которую она, к моему удовольствию, подняла положенным образом (несомненно, натасканная Ивором, при всякой возможности учившим ее подавать лапку).
- Меня заморочили слухи, - сказал старик, - но впрочем, я рад свести знакомство со столь очаровательной юной леди. А осмелюсь спросить, в какой же церкви был освящен обряд?
- В храме, который мы выстроим, сэр, - ответила Ирис немного нахально, подумалось мне.
Граф Старов "пожевал губами" по обыкновению стариков из русских романов. Вошла, и очень кстати, мадемуазель ВродеВородина, пожилая кузина, ведавшая хозяйством графа, и увела Ирис в смежный альков (озаренный портретом работы Серова, 1896-й, - прославленная красавица, мадам де Благидзе, в кавказском костюме) на добрую чашку чаю. Граф желал поговорить со мной о делах и располагал всего десятью минутами "перед уколом".
Как в девичестве величали мою жену?
Я ответил. Он обдумал ответ и покачал головой. А матушку ее?
Я назвал и матушку. Та же реакция. А какова финансовая сторона нашего брака?
Я сообщил, что у нее есть дом, попугай, машина и небольшой доход, сколько в точности, я не знаю.
Еще минуту поразмыслив, граф осведомился, не желаю ли я получить место в "Белом Кресте"? Нет, Швейцария тут не при чем. Эта организация помогает русским христианам, раскиданным по свету. Работа предполагает разъезды, интересные связи, продвижение на видные посты.
Я отверг ее так решительно, что он выронил серебрянный коробок с пилюлями, и множество ни в чем не повинных леденчиков усеяло стол вокруг его локтя. Он их смахнул на ковер сердитым выпроваживающим жестом.
