Во сколько мне приходить?
– Желательно вечером. К шести часам. Буду тебе очень рада.
Елизавета продиктовала мне свой полный адрес.
– Спасибо, Лиза. До вечера.
Елизавета вышла из балкона. Когда она закрыла за собой дверь, протягивая отнятый телефон своему парню, на неё обрушился сокрушительный крик:
– Зачем ты это сделала?! – громко спросил её Евгений, повысив тон своего голоса почти до максимума.
– А затем, что ты не хочешь меня ни с кем знакомить, – спокойно ответила она. – А брат у тебя нормальный оказался, так что сегодня вечером он к нам приходит.
– Ты… Сука! – крикнул Евгений, отвернувшись от Елизаветы и принявшись идти подальше от неё.
Девушку смутила эта фраза, но она никак не постаралась на неё отреагировать, а просто с обиженным лицом пошла в свою комнату и села дальше листать новостную ленту, делая одни и те же движения, ставшие более резкими. Сейчас же ей даже казалось, что её ногти сделают дыру в собственном планшете.
Мне было тяжело встать с постели. Тело не поддавалось моим просьбам, оно продолжало вновь накрываться одеялом от небольшого холода, бродящего по квартире. Донимая себя мыслями о прошедшем времени, что мне уже пора не просто собираться, а быть там, я был вынужден откинуть от себя одеяло и, совершенно нехотя, встать на ноги.
Направляясь в ванную, я понимал, что вновь был только один в этом доме. Включив свет и приблизившись к зеркалу, меня не покидало чувство собственного уродства. Со вчерашнего дня это лицо не было отмыто. Высохшая кровь, тёкшая из ноздрей и добравшаяся до самой шеи, почти не стиралась оттуда. Я стал смывать её тряпкой и покрывать слоями мыла. С кулаков почти падала разорванная кожа. В один момент я совсем устал от этого, хотел лишь ничего не делать. Оставить, как есть. Потому что это никогда не изменится. Я не мог шевелиться, голова звенела, как колокол. Тогда меня тянуло к таблеткам, однако я знал, что со мной станет после их принятия. Я всё больше приобретал очертания трупа.
Когда вся кровь смылась, мне осталось лишь обмотать руки бинтами, скрывая их уродство, и обклеить видневшиеся раны пластырями. Но после них, пластырей, я казался ещё большим уродом, избитым алкоголиком, бомжом, которого всю ночь гоняли палками по дворам. Видя себя, я не хотел себя видеть. И вряд ли кто-то другой был бы рад со мной познакомиться, встретив с таким лицом. Но всё же – вот он я. Меня ничто не могло привести от этого в радостное состояние. Я с большим презрением рассматривал самого себя, ощущая, как по моей роже вновь наносится удар за ударом, как в голову прилетает бита… Щеки обросли щетиной, нос искривился, глаза покраснели, а вокруг них невозможно было не заметить синяки, будто бы с ними я и появился на свет. Я взял бритву, почти пустой гель и начал хладнокровно убирать волосы с лица, стараясь не зацепиться за кожу. И, завершив, ушёл за своей одеждой.
Однако у меня был ещё один звонок, который я попросту не услышал. Взглянув на экран мобильника, оказалось, что это был Максим, работавший со мной вместе в магазине электроники. Я не появлялся там уже пару дней и был готов не появляться вовсе. Мы не знакомы с Максимом, он никем мне не приходился, кроме как человеком, который только что хотел мне сообщить, что меня могут выкинуть с работы.
– Тебя на рабочем месте не было уже два дня. Я подменял тебя всё это время, а зарплата всё равно тебе придёт… Не подавишься ею?
– Думаю, нет, – ответил я, надевая чёрную футболку.
– Короче, Влад, я так тебе скажу: не придёшь завтра, то я больше прикрывать тебя не стану. У людей, если ты не знал, терпение не резиновое. У всего есть пределы. Так что, надеюсь, ты меня понял.
– Нет. Не понял. И завтра я не приду. И послезавтра…
– Я так понимаю, ты хочешь увольнение? – спросил Максим. – Мне передать это директору?
– Да. Будь так любезен.
– Ну ты, конечно, идиот. Зарплата была бы всего через неделю. Потерпел бы, да ушёл.
– А у меня тоже нет больше терпения. И не тебе меня судить. До свидания.
Эта работа лишь бы усилила мою усталость и ещё больше заставила бы ненавидеть этот мир. В первые дни, когда я только устроился, коллектив мне тут же не пришёлся по вкусу. Все эти люди, давно там работавшие, имеющие свои правила, начали судить меня за, практически, всё. Отчасти я и сам видел свою вину: мой внешний вид не соответствовал норме, я не во всём разбирался, однако мне всего лишь хотелось ко всему привыкнуть. После месяца работы я ощутил стресс, ломавший меня более усердно, чем до этого момента. Меня долго не было за кассой, я приходил поздно, уходил рано и не заботился о том, что кому-то вообще есть до меня дело. А деньги, которые получали все, никого не удовлетворяли. Оправдания мне нет, я именно такой человек и не пытаюсь найти себе предлог, чтобы перед кем-то объясниться. Ведь теперь я знаю, что эти попытки начать жизнь с чистого листа – ложь. Их нет, как и не осталось хоть пары стараний, чтобы всё исправить. Работой я только прикрывался, считая, что она мне поможет. И когда я осознал это, то сразу же ощутил смех сквозь собственные слёзы.
Несмотря на все проблемы, связанные с этой работай, хоть какие-то деньги я всё же получал. В данный момент у меня руках было почти тридцать тысяч, которые я просто не знал, на что потратить. И, взяв одну тысячу, решился уходить из дома, накинув поверх себя куртку.
На улице стало холоднее, чем вчера. Всё становилось темнее, а мрачные тучи почти ушли с горизонта, ведь вместо них появлялось синее небо, заполнявшееся приходом звёзд. Я продвигался через всё те же лужи, после которых мои кроссовки намокали, и вся вода скопилась в носках. Ветер прыгал то в одну, то в другую сторону, и скрыться от него было невозможно. Загорались столбы, пропадали голые деревья, а свет от автомобильных фар становился гораздо ярче, чем до этого момента. Я оказался на небольшом рынке, заполненным разноцветными огнями, где увидел цветочный магазин скромных размеров. Над ним висела горящая фиолетовым оттенком вывеска с красиво смастерённым шрифтом. Открыв дверь и появившись в этом светлом, чуть ли не белоснежном месте, в мой нос со скоростью света влетали ароматные запахи душистых цветов. От взгляда на них мне становилось приятнее жить, но тут же мысли о том, что эти цветы я беру для чужой девушки… а не для своей, заставили меня слегка вздохнуть и подойти к столу.
Девушка, поприветствовавшая меня, предложила мне богатый выбор сорванных растений.
– А вы кому берёте? Маме, бабушке, сестре или девушке?
– Просто девушке. Возможно, подруге.
– Тогда могу предложить вам герберы, орхидеи, лилии.. Есть ещё розы: красные, белые и жёлтые.
– Дайте розы. Жёлтые.
Заплатив, я вышел из магазина с тремя жёлтыми, обвязанными красной ленточкой розами и устремился к дому Елизаветы как можно скорее, чтобы не опоздать. Пройдя через несколько улиц, передо мной уже показался похожий из её описаний дом. И, набрав номер квартиры, мне ответила сама хозяйка:
– Да? Кто это?
– Это Владислав.
– А, конечно! Заходи.
Отворив дверь, я направился к ней в квартиру, предвещая запоминающийся вечер.
ГЛАВА IV. Ужин
«Мужская рана легко появляется и быстро проходит. Наши раны – телесные, и они ничтожны. Раны женщин – раны сердечные, это нескончаемая печаль, переносить которую гораздо горше» – Стивен Прессфилд.
Постучавший в дверь Владислав вынудил Елизавету оставить на некоторое время своего парня. Евгений стоял на кухне и пытался погладить свою девушку за талию, однако та весь вечер готовилась к встрече с его братом, оделась в яркую розовую блузку, распрямила свои локоны и даже слегка накрасилась еле видимой на губах красной помадой; у неё просто не было времени отвлекаться на него. Женя озлобился и с небольшим укором в сторону Елизаветы ушёл на балкон, открыл пачку сигарет и, положив локти на перила, всё чаще выдыхал из себя дым. А наступившая темнота на улицах города лишь подталкивала его остаться здесь
