тут делаешь?
– Да просто пришло в голову заглянуть. У тебя жена красавица.
– Перли, это мистер Чарльз Драмер, он был моим начальником…
– Да, он мне сказал.
Мужчины еще несколько секунд обменивались тревожными взглядами.
– Давно не виделись, – сказал муж.
– Несколько лет, – сказал Базз.
Взгляд Холланда упал на ковер, где лежал обрывок голубой бумаги в форме затонувшего континента. Я сказала, что Базз принес мне подарок, и он, кажется, очень удивился.
– Вот как?
Пару белых перчаток. Только когда Базз уговорил меня их примерить, я заметила вышивку на правой ладони – красную птичку с задранным хвостом и простертыми крыльями, словно только что пойманную. Если раскрыть ладонь, птица шевелилась на руке, как живая.
– Синица в руке! – весело сказала я Холланду, вытягивая руку и показывая, как двигается птица.
– Синица в руке, – повторил Базз, держа руки в карманах.
Холланд, старый мой муж, ты переводил взгляд с меня на своего друга и обратно. Что ты видел? Что пронеслось перед твоим юным взором? Да, очень странную пару ты обнаружил в собственной гостиной. Нас вдвоем ты точно не ожидал увидеть. И тут, о чудо, ты засмеялся.
* * *
Ни одна женщина никогда не назовет «хорошим другом» того, с кем перестала общаться, но мужчины бросают и возобновляют дружбу с непринужденностью больных амнезией. Я предположила, что Базз как раз такой друг, старый армейский приятель, который просто отпал, когда взрослой жизнью Холланда завладели жена, сын и работа. Я повидала достаточно старых друзей Холланда, чтобы предположить, что оба они заводили дружбу так же легко, как и бросали.
Мистер Чарльз Драмер, Базз, работал в корсетном бизнесе – не самой прибыльной отрасли. Он оптом поставлял корсеты, корсажи, грации и пояса в универмаги – даже в то время это было старомодной профессией, но, если уж на то пошло, она придавала ему завидный донжуанский лоск в придачу к красоте и широким плечам, не нуждающимся в подплечниках. Он знал наши секреты. Он понимал, на какой женщине надет бабушкин нейлоновый корсет с пластинами, а на какой – последний, так сказать, вздох девятнадцатого столетия: корсетный пояс с дырочками. Он с тайным удовольствием распознавал первые ласточки бюстгальтеров с круговой прострочкой (через пару месяцев мы все обзавелись этими острыми грудями), отмечал вихляющую походку, указывающую на то, что женщина мечтает задрать юбку и поправить натирающий пояс, или – самое лучшее – видел фигуристую женщину и с первого взгляда понимал, что под платьем у нее ничего нет. Он словно бы видел нас голыми.
Очень гордился своим изобретением: назвать новую грацию «Обещание» и прилагать к каждой покупке брошюру о десятидневной похудательной диете Елены Рубинштейн. Капля соблазна, обещание надежды. Меня восхищало то, как он понимал женщин.
После нескольких первых визитов Базз стал постоянным гостем. Его присутствие придавало нашему дому какой-то новый лоск и настроение. Мне нравилось, что соседи, видя, как он приходит и уходит, будут любоваться его тщательно подобранным костюмом и привычкой, воспитанной в каждом хорошем виргинском мальчике: как только я открывала дверь, он снимал шляпу, словно я сама миссис Рузвельт. И конечно, я ценила его общество, как одинокая жена миссионера радуется каждому гостю на своем дальнем рубеже.
Однажды вечером я приготовила паровой пирог с ягнятиной и горошком и вспомнила, что в газете был конкурс, посвященный этому блюду.
– Если придумаешь ему название, сможешь целый год жить за их счет! Как тебе такое? – Я улыбнулась сыну, подозрительно разглядывавшему овощи.
Базз поблагодарил меня за угощение и спросил, что они имеют в виду под «жить целый год».
– Две тысячи долларов? – предположил Холланд, подмигивая мне с улыбкой.
Я шлепнула его лопаткой по руке.
– Вот и видно, сколько ты смыслишь в домашних расходах. Приз – пять тысяч долларов.
Я отрезала пирога Сыночку, стараясь, чтобы ему досталось поменьше гороха.
– Я думаю, ты заслуживаешь большего, – сказал Базз.
– Я бы поучаствовала, если б смогла придумать, как его назвать.
Холланд рассмеялся и сказал, что я и так живу за чужой счет, только за его, а не фирмы, которая печет пироги.
Сыночек в отчаянии смотрел в тарелку.
Мы придумали несколько смешных названий – «Пастушкин пирог», «Барашек, кому барашка?», – и тут мой малыш поднял голову и спросил Базза:
– Куда делся твой мизинец?
– Сыночек, – начала я.
Он беспомощно поднял на меня глаза.
– Мам, у него нет мизинца.
– Ничего. – Базз вытер рот и очень серьезно поглядел на моего сына. – Задавать вопросы – это хорошо. Я потерял его на войне.
– А где потерял? В Аланнике или в Тихом? – спросил Сыночек, и мы все засмеялись, потому что он явно не понимал, что говорит. В то время этот вопрос часто задавали, наверное, он где-то услышал. Он с улыбкой огляделся кругом, будто специально хотел нас рассмешить.
– Ну все, хватит, – сказала я. – Ешь пирог.
– Пирог малышки Бо Пип, – серьезно добавил Холланд. – Стоит пять тысяч долларов.
Сыночек посмотрел в тарелку, а потом, должно быть, чтобы потянуть время, поглядел на всех нас.
– Папа был на Тихом, – объявил он.
– Базз это знает, – сказала я.
Я очень внимательно наблюдала за мужем. Мы затронули тему, которую он предпочитал не обсуждать, но он разрезал свой пирог и
