ерунде.
В событиях, вызвавших скандал с «парижскими платьями», я тоже немало поучаствовала. По чистой случайности, а скорее даже по вине королевы Елены – или, если хотите, из-за нее, точнее, по причине ее официального визита, в ходе которого она представляла в нашем городе своего царственного супруга. До того я на семейство Провера никогда не работала – как, впрочем, не работала на Провера ни одна другая швея или портниха в городе, включая и оба «настоящих» ателье со всем их штатом: все знали, что платья для матери и двух дочерей каждый сезон, на зависть прочим дамам, доставлялись из Парижа, прямиком из роскошного универмага Printemps. Что же касается белья, то, кажется, им занималась славившаяся мастерством штопки и вышивки бедная родственница адвоката, синьорина Джемма, которую семейство приютило у себя из милости.
Поэтому, когда галантерейщица сказала мне, что синьора Тереза Провера лично попросила ее порекомендовать надежную и опытную портниху, да еще такую, чтобы брала не слишком дорого, я ужасно удивилась. К тому моменту я уже составила себе неплохую репутацию среди семей со скромным достатком, в немалой степени еще и потому, что вернувшаяся из одной из первых своих поездок за границу маркиза Эстер в знак благодарности преподнесла мне восхитительный подарок – переносную немецкую швейную машинку: ручную, без педали и станины, в чемоданчике с ручкой. Выглядела машинка просто потрясающе: черная, блестящая, с резьбой и позолоченными орнаментами. Пользоваться ею оказалось не так-то просто: пока правая рука крутила ручку, ткань под иглу приходилось заводить одной левой, менее умелой рукой. Впрочем, попрактиковавшись на старых простынях, я в конце концов поняла, что главное – не спешить. И вскоре матери семейств среднего класса и жены зажиточных торговцев время от времени стали заказывать мне уже не только белье, но и самую простую одежду – как для них самих, так и для детей. Ткани они приносили сами, выбирая самые дешевые – отчасти потому, что не могли позволить себе других, отчасти потому, что не до конца мне доверяли: а вдруг испорчу? Но в целом к тому времени я стала почти такой же мастерицей, как моя бедная бабушка, и зарабатывала вполне достаточно: хватало и на жизнь, и на кое-какую роскошь вроде абонемента в передвижную библиотеку, где я регулярно брала столь полюбившиеся мне романы и журналы, из которых узнавала о том, что происходит в мире. Желание больше знать о жизни не только в нашем городке, но и по всей стране, и даже за ее пределами, появилось у меня после первых путешествий «моей синьорины», маркизы Эстер (в городе ее все еще называли так, невзирая на разрыв с мужем). Мне хотелось следовать за ней хотя бы мысленно, а по возвращении – слушать ее рассказы, хотя бы немного представляя себе, о чем она говорит, а не как последняя невежда. Время от времени я брала у маркизы и модные журналы. Попадались среди них и те, что помимо картинок предлагали еще и краткий курс шитья: эти страницы я читала особенно жадно, надеясь найти что-то, чего пока не знала сама. Но, видимо, адресованы они были состоятельным дамам, занимавшимся шитьем забавы ради, поэтому инструкции эти обычно оказывались столь простыми и очевидными, что я не могла вынести из них ничего нового.
Вскоре мне удалось выкупить из ломбарда бабушкину цепочку и сережки с коралловыми подвесками. Кроме того, я завела жестянку, куда каждую неделю откладывала по несколько монет, чтобы иметь возможность хотя бы разок за оперный сезон попасть на галерку. Чтобы не поддаться искушению потратить эти деньги на ежедневные нужды вроде иголок, макарон или угля, я прятала коробку в спальне, за некогда принадлежавшей бабушке гипсовой статуэткой Мадонны, – та держала ее в нише, которую превратила в импровизированный алтарь, так высоко под потолком, что мне приходилось вставать на стул, чтобы до нее добраться. Деньги на текущие и непредвиденные расходы я хранила в верхнем ящике комода: скромная сумма, которая росла или уменьшалась в зависимости от того, много или мало у меня было работы, но до сих пор позволяла без потерь переживать краткие периоды бездействия, когда ни одна из клиенток не нуждалась в моих услугах.
Несмотря на устоявшуюся репутацию и скромный, но постоянный доход, делавшие меня хорошей партией для холостяков любого возраста, принадлежавших к моему классу, жениха у меня до сих пор не было. Я не раз получала предложения руки и сердца – как напрямую, так и через свах, которыми часто пользовались люди моего круга и в городе, и в соседних деревнях, – но все еще была слишком наивна, а потому рассматривала брак не как способ улучшить свое положение, а как сбывшуюся мечту о всепобеждающей любви. В этом смысле недавний опыт синьорины Эстер меня несколько отрезвил. Если молодой человек, друг детства или просто сосед, поравнявшись на улице, отпускал мне комплимент, строил глазки или предлагал прогуляться в воскресенье где-нибудь в парке, соответствующем нашему классу, у меня сразу закрадывались нехорошие подозрения, и я отвечала колкостью, стараясь побыстрее поставить его на место. Если же мне казалось, что по дороге к заказчику какой-нибудь молодой человек, студент или чиновник следит за мной или даже просто смотрит чуть более пристально, чем обычный прохожий, я сворачивала и шла другой дорогой. От таких не жди ничего хорошего, кроме лжи и позора: так писали в романах, да и собственными глазами я тоже видела немало примеров. Одиночество меня не пугало: все мои мечты, желания и планы на будущее касались работы, совершенствования в искусстве кройки и шитья да расширения клиентуры.
Но все-таки приглашение семейства Провера было последним, чего я могла ожидать. Наверное, думала я, бедная родственница заболела или стала хуже видеть, и они зовут меня сшить пару наволочек или заштопать старую рубашку, – как я уже говорила, адвокат, в отличие от жены и дочерей, верный своей скупости, так мало заботился о собственном внешнем виде, что вечно ходил с обтрепанными манжетами, над которыми смеялись даже в суде.
Тем не менее я согласилась – отчасти потому, что в тот момент у меня не было других заказов, но главным образом потому, что сгорала от любопытства: людей со стороны, по крайней мере из тех, кого я знала, в этом доме обычно и на порог не пускали. У Провера не было слуг, за исключением Томмазины, деревенской девчонки, которая говорила на чудовищном диалекте, совершенно не зная итальянского, летом ходила босиком, а за те несколько раз, что я встречала ее на улице с горой узелков и свертков, не обменялась со мной и двумя словами. Мы часто задавались вопросом, как она в одиночку занимается всеми домашними делами, включая уборку, стирку, покупки и приготовление пищи. Или, может быть, ей помогала бедная родственница-приживалка? Это объясняло бы необычайную щедрость адвоката: приютив ее в своем доме, он получил опытную кухарку и верную горничную за еду, кров и полное отсутствие жалованья. Сама синьорина Джемма тоже редко выходила из дома и, главное, никогда не сплетничала.
А вот мы – швеи, модистки, гладильщицы, прачки, мелкие лавочницы, кумушки из окрестных переулков – сплетничали об этом семействе очень много (как, вероятно, и более зажиточные, да и аристократические семьи, многие из которых были связаны с Провера родственными узами, – хотя наверняка мы этого, конечно, знать не могли).
Следуя указаниям галантерейщицы, я подошла к дому адвоката в восемь утра. Дом стоял в самом центре города, на площади Санта-Катерина, напротив церкви: величественный двухэтажный особняк. Окна его выходили на большой мощеный двор, окруженный высокой стеной, за которую можно было попасть с площади лишь через широкие ворота, обычно закрытые и днем и ночью, чтобы прохожие не могли заглянуть внутрь.
Но сейчас они, как ни странно, были открыты, поскольку во двор въезжала запряженная ослом крестьянская телега, и мне не пришлось звонить в колокольчик: я просто вошла вслед за ней. Едва возница привязал скотину к одному из торчащих из стены железных колец и принялся выгружать большую корзину артишоков, как из дома вышла скромно одетая женщина средних лет, которая, нахмурившись, но не сказав ни слова, сразу же бросилась закрывать тяжелые створки ворот.
– К чему такая спешка, синьорина Джемма, я бы и сам закрыл! – воскликнул крестьянин.
– Вы должны были сделать это сразу же, – сурово ответила она. – Не видите разве: первая же проходящая мимо служанка, у которой хватило наглости, немедленно сунула сюда свой любопытный нос! – и, уже обращаясь ко мне, указала на узкую щель, которую специально оставила в воротах: – Проваливай отсюда, девчонка!
– Я швея, это синьора Провера велела мне прийти, – пробормотала я, скорее позабавленная,
