и при этом успеть переварить предыдущий сеанс. Она размышляет, что еще могла бы о себе рассказать. Капуцина не любит изливать душу.
Ее взгляд падает на брелок, который она когда-то смастерила в школе для отца. Деревянный раскрашенный кругляшок. Она, как могла в свои восемь лет, нарисовала скелет. Серьезно подошла к делу, отыскала образец в детской энциклопедии «Весь мир». Отец все свободное время проводил, уткнувшись в книги по анатомии. Она надеялась, что он оценит. Так и вышло.
Брелок выглядывает из коробки. Достав его, Капуцина обнаруживает, что к кольцу прицеплен ключ. Небольшой, толстый и круглый. Она не припомнит, чтобы у отца такой был, и понятия не имеет, от чего он. Она пробует открыть верхний ящик стола, двойную дверцу комода напротив. Не подходит. Она заинтригована. Сотни раз сидела в этом кресле после аварии и только сейчас заметила брелок.
Капуцина спускается в мастерскую. Вряд ли там есть ящики или коробки, закрывающиеся на ключ, но лучше проверить. Убедившись, что там ничего нет, она решает наконец осмотреть чердак. Отец любил там бывать. Он даже поставил старый диван напротив окна, выходящего на запад. В детстве она не решалась подниматься туда в одиночку. Боялась привидений. Сегодня она была бы счастлива встретить там одно конкретное привидение.
Капуцина садится перед окном и смотрит, как солнце закатывается за гору, подсвечивая выделяющийся силуэт горы Сент-Одиль. Она зажигает лампу на круглом столике возле дивана. Все покрыто пылью, а по углам и между балками от легкого сквозняка пляшут паутинки.
Ее взгляд блуждает по комнате и останавливается на деревянной шкатулке. Там есть замочная скважина.
Капуцина встает, берет шкатулку и возвращается с ней на диван. Положив ее на колени, она дует на серый слой пыли, затем смахивает его тыльной стороной ладони, открывая изящное маркетри. Изображение старинное. Площадь эльзасской деревни, большой каменный фонтан и гуси, идущие за маленькой девочкой с палкой в руке. Капуцина нервничает – сейчас ей откроется тайна, связанная с отцом. Она делает глубокий вдох, медлит и наконец решается вставить ключ в скважину. Щелчок – она понимает, что ключ подошел. С колотящимся сердцем Капуцина поднимает крышку. Такое чувство, будто она нашла сокровище.
И какое! На глаза наворачиваются слезы, она едва смеет к нему прикоснуться. Оно пролежало здесь десять лет, а она и не знала, и даже не пыталась найти. Она поднималась на чердак лишь раз, пулей, чтобы показать мастеру, где находится вентиляция. Десять лет она отгораживалась от прошлого, не осмеливалась его ворошить, пыталась идти вперед и забыть, придавить смерть родителей чугунной крышкой, и пусть она покроется пылью. И вдруг прошлое нагнало ее, захватило мощным вихрем среди всей этой паутины, которая даже не шелохнулась.
Она спускается вниз со шкатулкой. Чердак не отапливается, ранней осенью там прохладно.
Но внутри у нее потихоньку разливается тепло, мучительное и утешительное одновременно.
В этой шкатулке ее отец. Такой, каким она, возможно, никогда его не знала или каким так сильно любила.
Готова ли она встретиться с милым призраком, который покоится внутри?
Я согласился перенести сеанс, хоть и не люблю, когда он совпадает с моим дежурством. Если объявят тревогу, меня вызовут, придется сорваться и ехать. Диана знает, такое уже бывало. До дела, к счастью, дошло лишь однажды. Конечно, я понимаю, иногда из-за срочных случаев она вынуждена перекраивать свой график. Конец сентября выдался холодным и промозглым, поэтому можно было надеть поверх комбинезона кинолога гражданскую куртку, скрыв нашивки и знаки отличия. А штаны с берцами давно стали повседневной одеждой и вообще вошли в моду. Так что мы с Блумом сегодня инкогнито.
Холл пуст, как это часто бывает. Диана с мужем стараются так выстраивать расписание, чтобы пациенты, даже если они не стесняются ходить к психотерапевту, пореже пересекались. Диана мне объясняла, что некоторые люди могут испытывать неловкость. Она это говорила, когда я поначалу стыдился, что лечусь от посттравматического шока. Такой крепкий парень – и не может справиться с внутренними демонами, а ведь его учили действовать в самых сложных условиях на поле боя. Я чувствовал себя никчемным слабаком.
Блум поднял голову еще до того, как открылась дверь. Он услышал звук шагов на посыпанной гравием дорожке. Когда она вошла и поздоровалась, я, оправившись от первого радостного удивления, хотел сказать, как счастлив вновь ее увидеть. Но ничем себя не выдал. В отличие от Блума. Мне пришлось дважды его одернуть, чтобы он смирно сидел у моих ног, иначе он бросился бы к ней. Это редкость, обычно он слушается с полуслова. И знает, что к людям подбегать нельзя. Я научил его контролировать эмоции при любых обстоятельствах. Он тоже ее узнал, никаких сомнений.
У нее подавленный вид. Лицо осунулось, под глазами круги, макияжем не получилось замаскировать опухшие веки. Она так трогательна в своей печали.
Она молчит. В руках ни телефона, ни книги, на журналы в холле даже не взглянула. Смотрит в окно на улицу, стараясь не встречаться со мной взглядом, пряча заплаканные глаза. Чтобы ее не смущать, я стараюсь смотреть в другую сторону, на собаку, на картины и журналы. Это дается мне с трудом.
Я чувствую, как Блум трепещет от возбуждения. И решаюсь.
– Кажется, он хочет с вами поздороваться. Вы не боитесь собак?
– Нет, вовсе нет, – отвечает она, пытаясь улыбнуться.
Достаточно сказать «можно», чтобы он пулей выскочил из-под стула.
На середине комнаты он неожиданно тормозит и опускает морду, приближаясь к ней с изяществом кружевницы. Пожалуй, это мне нравится в нем больше всего. Сверхчувствительность делает его таким славным. Он ластится, подставляя голову под ее протянутую руку, потом садится у ее ног, кладет морду на соседний стул и смотрит на нее с бесконечной нежностью.
Она ласково гладит пса, и по щекам у нее катятся слезы. Ох уж этот Блум и его терапевтические свойства! Может, поэтому Диане нравится, когда он приходит. Идеальный напарник. Я не решаюсь вымолвить ни слова. В подобных ситуациях я даю своей собаке полную свободу действий. Если бы я прислушался к своему внутреннему голосу и если бы никакой этикет этого не запрещал, я бы уже сидел рядом и обнимал ее. От ее горьких слез у меня внутри все сжимается. Но, как и тогда на перроне, я ощущаю, что от нее исходит невероятная внутренняя сила. Пережитое явно потрясло ее, но не сломило, я это чувствую.
– Кажется, он добрый.
– Так и есть.
– И послушный.
– Он большой любитель поесть. С лакомством в кармане от него можно добиться чего угодно.
– Я вам не верю. Тут явно не обошлось без серьезной подготовки.
– Мы много играли.
– Как его зовут?
– Блум.
Улыбка высушила слезы, и я просто счастлив быть хозяином этого волшебного пса. Она не сводит с него глаз, но я чувствую, что она смотрит и на меня. По-другому. Мы с Блумом единое целое. Смотреть на него – значит узнавать меня, и наоборот.
– Какая шелковистая шерсть.
– Она самоочищающаяся.
– Правда?
– Ну да. Может несколько часов носиться по грязи и все такой же чистый.
– Как удобно.
– Нужен просто хороший пылесос.
– Главное, чтобы его гладили с удовольствием…
– Госпожа Клодель, ваша очередь! – раздается голос доктора Дидро.
Я резко выпадаю из вневременья.
Доктора Дидро не в чем винить. Он делает свою работу, планета продолжает вращаться, даже если мои ноги больше не стоят на ней. Я благодарю судьбу, позволившую нам снова встретиться, и не прошу о большем.
Несколько мгновений я сижу один. Подходит Блум и радостно смотрит на меня, виляя хвостом. Не знаю, радуется он за меня или за себя. Может, она действует на него так же. Диана выходит, прощается с пациенткой, затем возвращается в кабинет, оставляя дверь открытой. Она знает, что я знаю. Можно заходить. Мой пес тоже выучил все коды и уже сидит у ее ног, требуя ласки, которой ему всегда мало. Кабинет украшают свежесрезанные цветы – поздние, они цветут до первых заморозков
