пункт, он увидел в зеркале свои торчащие ребра и впалый живот. Жирные обеды, гусиный паштет, хлеб с маслом и луком, целые стаи съеденных куропаток и уток ничуть не улучшили его комплекцию. Поэтому после полудня он решился на последний шаг: поставил перед собой обильный обед, а к нему «добавку», о которой ему было заявлено как о совершенно безвредной для кишечника, — обычную охотничью дробь. Кокто смешал ее с молотым мясом и проглотил с аппетитом давно голодавшего человека. И с полным желудком отправился на призывной пункт. Он был немного бледным и озабоченным на вид, но его вес наверняка увеличился на два килограмма. Только бы его не вырвало до момента взвешивания на военных весах. Вышел из своей квартиры, пересек парк Тюильри. Ему пришлось выбирать маршрут, где бы ему не бросилась в глаза пища, от одного вида которой его желудок подкатывал к горлу. Парк в этом отношении был надежнее: растения и деревья не обладают запахами, напоминающими о еде. Потом он повернул в другую сторону. Между авеню Обсерватории и улицей Вожирар пешеходам не угрожала даже малейшая опасность со стороны запахов, поскольку ресторанов там не было. Потом он зашагал по улице Феру к Сен-Сюльпис и спустился на набережную Сены. В Париже и окрестностях было тихо.
И в Белграде было очень тихо в тот час, когда Джока Велькович погружался в сон. В этот вечер Лиза и Сергей Честухины прибыли на слишком тихий Восточный фронт. С одного состава они пересели на другой и оказались в бронированном санитарном поезде «В. М. Пуришкевич». Сергей занял операционную в третьем вагоне, а Лиза надела форму сестры милосердия Российского Красного Креста и белый накрахмаленный передник. Подумала, что будет жалко, если на него брызнет кровь… Поезд еще некоторое время постоял на станции Бологое, а потом, вздрогнув, тронулся к Лихославлю и дальше — к границе с проклятой Восточной Пруссией! С этого момента — о чем знали все доктора и медсестры в составе — для них, еще до первых выстрелов, начиналась война.
И в Сараеве, освещенном заходящим солнцем, тоже было тихо. Мехмед Грахо размышлял обо всем: о цареубийстве, вере (по своему происхождению он был православным), сербах. У него было свое объяснение войны: мертвые ополчились на мертвых. Конец прошлого столетия вскрыл что-то мутное и гнилое, израсходовал людей, и теперь часть населения надо было очистить или заменить на новую. Война для этого служит исстари. В этот вечер он с работы отправился домой. Разделся и лег в постель. Он ничего не видел во сне. В отличие от других.
Под звездным летним небом Европы в эту ночь видели сны и конюхи, и артиллеристы, и посыльные, и офицеры, и генералы, и начальники штабов. В ту ночь, когда бронированный санитарный поезд «В. М. Пуришкевич» отошел от первого перрона станции Бологое и отправился на фронт, увидел сон и главнокомандующий русских войск на Восточном фронте. Для великого князя Николая Николаевича, генерала русской армии, Великая война началась, когда ему приснился действительно странный сон, в котором он будто бы вошел в какой-то ангар, больше похожий на огромный бальный зал, где в безумном танце кружилось множество пар.
Его удивило, что он не увидел ни окон, ни дневного света, ему даже показалось, что бал происходит в каком-то подземелье, но это никому, кроме него, не мешает. А потом он неосмотрительно, как это бывает во сне, захотел танцевать. Поискал взглядом свою жену Анастасию Петрович, но не нашел ее. Поэтому он решил выйти на танцевальную площадку в одиночестве. Посмотрел на танцующих. Все были мужчинами в форме царской армии. С офицерами не танцевала ни одна женщина, чаще всего это были поручики со своими посыльными, канониры с наводчиками, полковники с адъютантами, интендантские чины с конюхами…
Настоящий офицерский бал, ничего не скажешь, подумал генерал, и громко позвал своего начальника штаба генерала Янушкевича. С кем же следует танцевать главнокомандующему, как не со своим преданным начальником штаба? Он окликнул его, и тот мгновенно оказался у него за спиной. Поначалу они не могли договориться, кто будет вести в танце, но потом мужская роль, естественно, была отдана командующему, и он словно завороженный полетел со своим партнером по навощенному паркету. Шаги начальника генерального штаба сначала были легкими, словно у танцовщицы из бара, потом он все труднее и труднее попадал в такт шагам и движениям партнера. Генерал заметил, что Янушкевич тает, что улыбка исчезает с его лица. Вскоре он не мог не только танцевать, но и вообще сдвинуться с места. Музыка остановилась, и теперь главнокомандующий с удивлением заметил, что рядом с ним в зале находятся сотни глиняных фигур, каждая со своим лицом, и что именно с одной из них он и танцевал. Потом наступила последняя часть сна. Он бежал между рядами изваяний — в этом зале их были тысячи — и заметил, что у каждого по глиняной груди стекает струйка крови. Казалось, что одних кто-то уколол в грудь швейной иглой, так мало крови виднелось между пуговицами их мундиров, а у других на груди расцветали алые лилии… Но никто не падал. Все оставались в обороне танцевального фронта и, казалось, ожидали, что вот-вот снова грянет музыка и начнется «danse macabre» [2], но в этот момент генерал проснулся и сухими губами прошептал: «Мор будет страшным».
Он позвал адъютанта и попросил принести стакан холодной воды и примочку на голову. Только через полчаса он пришел в себя, и его спартанский ум снова начал размышлять о линиях столкновения, стратегических высотах, природных препятствиях и погодных условиях так, как будто бы под небом и на земле людей никогда не было и нет. В тот день он потребовал, чтобы обед ему принесли из обычной солдатской столовой, а послеполуденный чай подсластил сахарином. Следующей ночью он долго боялся лечь на свою металлическую койку. Уже под утро «Железный князь» понял, что эту войну выиграют не кони, а техника. Какой мощной стала бы армия, появись возможность перебрасывать воинские части поездами или даже аэропланами, подумал он, но понял также, что для русской армии это невозможно.
И все-таки один солдат отправился на войну аэропланом. Между тем этот солдат никогда не возьмет в руки оружие; ему еще в Берлине сказали, что в Германии достаточно солдат, пригодных для того, чтобы пожертвовать их богу войны, и нужно думать о том, как сохранить наиболее талантливых людей для послевоенного времени, с тем чтобы не исчезла сама цивилизация, когда суровая мировая война завершится неминуемой немецкой
