кожаных стульях с вертящимися сиденьями, Лера начинает метать из холодильника на стол закуски, объявив, что на горячее будет запеченная в сметане форель. Выпивают еще, Аля обильно мажет маслом хлеб, кладет густой слой паюсной икры, передает Косте (давненько не пробовал он паюсную икру, последний раз в знаменитом ресторане Петросяна в Манхэттене, стоила чудовищно дорого, ужинал там с Наташей), делает такой же бутерброд себе.
– Ну, Костя, расскажите нам о вашей замечательной Америке, в фиалковых глазах искорки-смешинки.
Звучит нарочито, с уничижительным оттенком. Он, верный себе, мигом щетинится, хотя и растягивает губы в улыбке.
– Ну, что сказать вам… Потихоньку загнивает Америка, но больно запах гниения приятный.
– Я бы у вас не смогла жить, – смешинки куда-то деваются, взгляд Али демонстрирует степень отчуждения. Другого ответа она, похоже, и не ожидала.
– Это почему же?
– Кто-то там из умных сказал, не помню: «Счастье определяется, в первую очередь, наличием свободного времени».
– Маркс сказал, – уточняет Лера, внимательно разговор слушающая.
– Ох и умная ты у нас, Лерка, все знаешь. Так вот, в вашей, Костя, Америке свободного времени ни у кого нет. Вкалывают все до умопомрачения, расслабиться, как мы в России, не могут. Не потому, что не хотят, а просто возможности не имеют. Отсюда депрессии, полстраны на таблетках сидит.
– Откуда сведения, позвольте полюбопытствовать?
– Общалась с нашими иммигрантами, кое-что сама наблюдала. Я дважды была в Штатах, правда, на Западном побережье, до Нью-Йорка не доехала. Разницы, думаю, нет.
Вовсе Костя не собирается защищать то, что в его защите вовсе не нуждается, к тому же и сам в другой ситуации нашел бы десяток аргументов не в пользу страны, в которой живет, однако основывалось бы это на пережитом, перечувствованном, осмысленном, а не на отрицании ради отрицания, априори, без знания, повода и веской причины, просто потому, что чужое, а следовательно, непонятное, враждебное, чему не хочется завидовать, но зависть сильнее доводов рассудка, хотя никто никогда в этом не признается. Не раз уже сталкивался Костя с таким подходом, и в прошлый свой приезд в Москву, и особенно в разговорах с приезжими из России. Можно, конечно, не придавать значения, тем более это звучит в устах красивой женщины, которая явно на него глаз положила (а он на нее), но знает Костя за собой грех: непременно ввязываться в спор, даже во вред себе. Знает и ничего с собой поделать не может. Натура такая. Вот и сейчас…
– Вы правы, Аля, мы в нашей стране (ударение специально делает на «нашей») – действительно много работаем, наверное, чересчур много. Зарабатываем деньги потом и кровью, в отличие, извините, от России, где все на воровстве и взятках построено. Разве не так? А счастье, Алечка… Оно все-таки не от свободного времени зависит, тут старик Маркс загнул, от многого другого зависит, да и что такое счастье – эфемерная материя, нечто быстролетное, кажущееся, поди измерь.
– У нас тоже не все взятки берут, – неуклюже начинает оправдываться. – И мы работать умеем не хуже американцев. Но мы – шире, раскрепощеннее, у нас меньше условностей. Гнета у нас меньше, давиловки, а в итоге – страха.
– Это здесь-то гнета меньше и страха?! Если в Америке я законы не нарушаю и налоги плачу сполна, могу ни о чем не беспокоиться. У вас же зависит от того, как сверху посмотрят, мило или косо. В России, мне кажется, никто сам себе не принадлежит. Откуда у вас раскрепощенный человек мог появиться? С Луны, что ли, свалился? С каждым из вас что угодно сотворить могут, человека как личности попросту нет, ее в грош не ставят, и вот здесь-то и проявляется страх настоящий… Почему так уверенно говорю? Вы, Аля, у иммигрантов черпаете сведения об Америке, я – из встреч здесь, в Москве, из разговоров с приезжающими или попросту бегущими от вас. Читаю много о России. Источники надежные, о многом говорят. Да и как взяться иному? Те, кто мозги пудрили в перестройку, вовсе не демократы. Просто хотели жить не как раньше, не как все. Хотели что-то иметь. Желательно побольше. Как Макиавелли говорил? За любой политической идеей стоит заурядный интерес к вещам. Наиболее расторопным, циничным даровали сверху кое-какие привилегии: делайте, ребята, что хотите, но не зарывайтесь, а главное, не мешайте нам, верхам, делать то же самое, только на другом уровне…
Выпаливает Костя и сам себя за кончик языка мысленно хватает: однако разошелся, выпивка дает о себе знать. С чего это тянет его обсуждать то, что никак с ситуацией не вяжется? С глузду съехал. Две привлекательные женщины перед ним, на кой ляд эта политика, сравнения, кому живется лучше. Да тому, у кого денег больше, вот и весь сказ. Задела его Аля, вот и полез в бутылку. Надобно обратный ход давать, а то дамы нахохлились, губки поджали. Не ожидали от него такого напора.
– Хватит об этом. Мы же не на митинге. Извините мою горячность. Есть тост. Я хочу выпить за национальное достояние России – за ее женщин. То есть за вас и в вашем лице за всех русских красавиц. Вы не поверите, как мало таких женщин в Нью-Йорке. Не на ком глаз остановить. Казалось бы, со всего света съехались, а глядеть не на что. И одеты черт знает как. Но русские и в Нью-Йорке заметны, выделяются. За вас, милые мои, и еще раз простите, если наговорил тут всякой ерунды.
Оттепливается взгляд Али, и Лера снова улыбается. Кажется, он частично прощен. Надо кончать пить, иначе опять прорвет, он себя знает.
– А вы, оказывается, агрессивный, нетерпимый. Где же хваленая американская толерантность? – в устах Леры звучит не слишком осудительно.
– Это, дорогая моя, не агрессия, а темперамент, – вставляет Аля. – Я сама виновата: завела гостя. Мне такие мужики по нутру. Чувствуется сила.
Похоже, не просто дань вежливости, а заявка на нечто большее, начинает казаться Косте.
В половине одиннадцатого Аля неожиданно откланивается. Костя берется ее проводить. Лера не только не возражает, но, кажется, рада, обходится без приличествующих моменту фраз: «Посидели бы еще немного, дождались бы Генриха…» А тот и в самом деле завяз на службе. Интересно, кого Лера имела в виду под «сам вызывает» в телефонном разговоре с мужем? Неужто…
– Вас подвезти? – спрашивает Аля, открывая дверцу «Ауди», запаркованной у дома на стоянке.
– Я рядом живу, в Трехпрудном. Но если вы столь любезны, не откажусь. А вы где обитаете?
– В Давыдкове. Ехать по Кутузовскому. Москву еще помните? Правительственная трасса. Утром пробки жуткие, когда «сам» едет
