ли оркестру уже начинать играть?
«Горячее, холодное или замерзшее на фиг в ледышку! Какая разница?!» С огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не огрызнуться. Потому что сейчас это вообще не важно.
Я как раз добрался до стола с выпивкой, когда мне на плечо ложится рука.
– Алекс, они приехали.
– Слава богу, – выдыхаю я с облегчением и, повернувшись, иду следом за Алексисом через толпу. – Сколько их там?
– Прости, не заметил.
Мы оба спешно огибаем дом, все пространство перед которым сейчас заставлено машинами. Считаю темные фигуры, появляющиеся из дальней машины… четверо. И сердце обрывается, потому что я знаю, что на сегодня это был последний рейс из Англии.
Имми подбегает ко мне первая. Она выглядит такой же нервной и напряженной, как и я.
– Прости, Алекс, но я ничего не могла сделать. Мне пришлось сидеть там в Гетвике и притворяться, что, типа, неважно, что рейс задерживается. От Фреда не было никакого толка. Как обычно, – она закатывает глаза, пока долговязый парнишка – мой младший брат – неторопливо приближается к нам.
– Привет, Фред, хорошо долетел?
– Скука, – говорит он, пожимая плечами.
В настоящее время это, кажется, единственное слово в его тринадцатилетнем лексиконе.
– Что ж, пойду скажу гостям, что вы здесь, – говорит Алексис Имми. – Ты объяснишь им, Алекс?
– Да, – говорю я, глядя на двоих, медленно идущих ко мне с выражением крайнего удивления на лицах.
– Привет, мам, привет, пап, – говорю я, виновато пытаясь разглядеть позади них, не остался ли в машине кто-то еще.
– Что, скажи на милость, происходит, Алекс? – спрашивает Уильям, пока мать обнимает меня.
– Ну… вам надо подождать – и увидите. Как ты, мама? – я смотрю на нее, ища на лице подсказку.
– Очень хорошо, Алекс, серьезно, – говорит она и улыбается. И это не та болезненная «на самом деле нет, но ради тебя я притворяюсь» улыбка, к какой я привык за последние три года. В эту улыбку я действительно верю.
– Вчера твоей маме сказали, что она полностью поправилась, – говорит Уильям. И снова я вижу слезы у него на глазах. – Все наконец-то закончилось.
– О боже мой, мама! Это чудесная новость! Чудесная!
– Ты только что сказала, что полностью выздоровела? – говорит Имми рядом со мной. Похоже, даже Фред прислушивается.
– Мы не хотели говорить вам, пока не соберемся все вместе. Но я в полном порядке.
– Точно, мама? – уточняет Имми: ей уже подавали напрасные надежды.
– Точно.
– Навсегда? – спрашивает Фред, его нижняя губа дрожит, как когда он был маленьким. Я покровительственно придвигаюсь к нему и кладу руку на плечо, чувствуя его уязвимость.
– Ну, может быть, мы торопим события, но сегодня я чувствую, что это, возможно, так, дорогуша, – говорит мама, целуя его.
Потом происходит то, что обычно называется групповым объятием, и всем нам приходится вытирать слезы, чтобы привести себя в порядок.
– Так, – говорю я, откашлявшись, – нам лучше двигаться. Жаль, что Хлоя не смогла присоединиться. Значит, у нее не получилось?
– Она сказала, что попытается, но ты же знаешь, каким требовательным бывает ее босс, – говорит мама, пока я веду их к дому.
– По крайней мере, она бесплатно получает дизайнерскую одежду, что больше, чем получаю я за сидение с детьми, – замечает Имми.
– Значит, ты хочешь ребенка бесплатно, Им?
– Ой, Фред, заткнись! Ты такой засранец.
– Алекс, так что же здесь сегодня происходит? – спрашивает мать.
– Потерпи немножко – и увидишь.
– Ты могла бы сказать мне, Имми. Я одета далеко не для торжественного мероприятия, – мама указывает на джинсы, вьетнамки и белую блузку из марлевки.
– Алекс запретил мне под угрозой мучительной смерти. Мы планировали это, типа, целую вечность.
И я вдруг понимаю, что мы все можем снова использовать такие выражения, не вздрагивая.
– Я так счастлив, мам, правда, – шепчу я ей. – Это самая лучшая новость в моей жизни.
– Ты замечательный, Алекс. Спасибо тебе.
Потом мы снова обнимаемся – только мы двое. И я стараюсь убедить себя, будто то, что сегодня не произошло, на самом деле не важно.
– Итак, – объявляю я, когда беру себя в руки и мы добираемся до террасы, с которой доносится громкое «тс-с-с», – мама и папа, это подарок от всех ваших детей. С двадцатой годовщиной свадьбы!
Потом мы поднимаемся на террасу, где все кричат то же самое по-гречески и начинают смеяться и хлопать в ладоши. Взлетают пробки от шампанского, и я вижу, как родителей душат объятиями и поцелуями, и радость на лице матери, когда она видит Фабио и Сэди.
Конечно, я устроил это для нее. В безрадостные годы после того, как ей поставили диагноз, когда мы понятия не имели, сработает терапия или нет, я много раз об этом думал. Здесь, в Пандоре, живет так много ее воспоминаний, и, хотя некоторые из них далеко не счастливые, по крайней мере, они появились во дни до больничных коек и боли.
И сейчас я не могу уложить в голове, что все и правда закончилось.
Что она будет жить.
Так что на сегодня я постараюсь забыть другую страшную боль в сердце – ту, которая не вопрос жизни и смерти, однако, кажется такой. И праздновать – буквально – жизнь моей матери.
* * *
Вечер тянется, и звезды освещают маленький очаг веселящегося человечества. Звук бузуки возвращает меня к той ночи десять лет назад, и я надеюсь, что никакие подобные откровения не испортят сегодняшний праздник. Алексис снова призывает к тишине и предлагает тост. Я пью больше пива, чем следовало бы, в равной мере чтобы отпраздновать выздоровление матери и утопить собственные печали.
– Спасибо, дорогой Алекс, за организацию самого восхитительного и прекрасного сюрприза в моей жизни.
Мать разыскала меня и поднимается на цыпочки, чтобы обнять за плечи и поцеловать.
– Все хорошо, мам.
– Сегодняшний вечер не мог бы быть совершеннее, – говорит она с улыбкой.
– Мама, ты уверена, что абсолютно, на сто процентов здорова? Ты бы не стала лгать мне, правда? – спрашиваю я вновь, все еще с трудом веря в это.
– Ну, я-то могла бы, как ты знаешь, – улыбается она. – Но папа определенно не стал бы. Серьезно, Алекс, я чувствую себя чудесно, правда-правда. Наконец я могу снова жить дальше. Мне очень жаль, что последние три года я не была рядом с тобой так, как хотела. Но, кажется, у тебя все получилось и без меня. Я так горжусь тобой, дорогуша, правда.
– Спасибо, мама.
– О, Алекс, – мама оборачивается и машет рукой, – смотри-ка, кто приехал! Пошли поздороваемся.
Я тоже поворачиваюсь – и смотрю в восторге и изумлении на знакомое, любимое лицо, улыбающееся нам обоим, и сердце исполняет один из тех ужасных кувырков, что содержат элементы возбуждения и страха.
Но больше всего – любви.
– Хлоя! О господи. Как ты сюда попала? – спрашивает мама, когда мы оба добираемся до нее.
– Не спрашивай, Хелена. Мы прилетели из Парижа, – улыбается Хлоя, обнимая ее. – С юбилеем. Привет, Алекс, – говорит она, целуя меня в
